Форум » АРХИВ » Muse » Ответить
Muse
plac: По-моему одна из самых замечательных групп Англии последнего времени. Неординарный звук, великолепный, своеобразный вокал. Мне представляется что с прошествием времени эта группа войдёт в разряд классики британской музыки. В общем, делимся мыслями об этой группе, думаю здесь найдутся её любители) Мэтью- молодец! В июне или июле должен выйти их новый альбом))
Muse: ааа,ну круто тогда,будем ждать)))
Death:
Death: Вот решил выложить несколько прикольных ивьюшек!!! BBC Online - Интервью Мэтта [ Austra @ 2001-08-03 ] Незадолго до выхода их нового сингла «Bliss» Сью Чарльз из Entertainment News встретилась с Мэттью Бэллами из Мьюз, чтобы поговорить об их непрекращающемся турне. Она также называет их новыми Queen и выясняет, каковы их планы по завоеванию Америки. Как вы считаете, вы изменились как группа в течение прошлого года? Я не уверен. Я думаю, мы меняемся главным образом из-за гастролей. Мы находимся в туре так долго, что это влияет на то, как мы воспринимаем музыку и как мы ее пишем. Многое на новом альбоме написано под влиянием того, что мы гастролировали так долго и получили огромный новый опыт. Вас когда-нибудь раздражало, что ваши синглы подбираются так близко к лучшей десятке, но никогда еще до сих пор не попадали в нее? Я на самом деле никогда слишком не волновался по поводу позиций в чартах и прочих таких вещах. Просто, делая музыку, я получаю настоящее удовольствие, мы в группе играем вживую, мы только что отыграли целый европейский тур и везде был аншлаг! Для меня — это сбывшаяся мечта. Я думаю, позиции в чартах в любом случае непостоянны. О чем ты думаешь, когда выходишь на сцену перед 60000 толпой? В начале я волнуюсь, настроена ли моя гитара и в порядке ли педали для гитарных эффектов. Но как только я начинаю играть, я начинаю оглядываться и думать о том, что происходит, и это потрясающее чувство страха и наслаждения. А когда ты уходишь со сцены?.. Это обычно лучший момент. Если все прошло хорошо, тогда я чувствую себя потрясающе и расслабляюсь. Можно с удовольствием смотреть, как выступают другие группы. Ты ждешь V2001? Да, с нетерпением! Мы впервые будем играть на таком большом фестивале, на открытой площадке, ночью, мы никогда не играли на этом фестивале. А каково было выступать с Red Hot Chili Peppers? Потрясающе. Я на эту группу ходил, когда мне было 14-15. И с Foo Fighters мы тоже играли — в Америке. Это меня сильно изменило, потому что я тогда впервые выступал перед 20000 людей, и это было здорово. Как у вас идут дела в Америке? Нормально. Альбом там выйдет только через полгода, потому что мы сосредоточились на туре здесь. Если говорить о том, как разные артисты раскручивают себя, для нас тур — это главный способ, каким люди узнают о нас. Так что мы собираемся гастролировать там полгода. Почему группам так трудно покорить Америку? Я думаю, в середине 90-х, когда Nirvana не стало, английская музыка отделилась от американской. Она превратилась в этот бритпоп и стала стереотипным отражением того, что называется английским. А в то же самое время такие стадионные группы, как Limp Bizkit и Korn, прославлялись там, и два жанра разошлись. Я думаю, сейчас между двумя этими стилями огромная пропасть. Я надеюсь, что через несколько лет все изменится, такие группы, как Coldplay начинают менять ситуацию. Что вы думаете, когда некоторые называют вас современными Queen? Ты согласен с этим? Я бы не сказал. Я не знаю, откуда это пошло. На этом альбоме есть элемент классического влияния, потому что я много играю на пианино. Пианино влияет на многие песни. Люди слышат сочетание хард-рока и классики, а единственной групой, которая делала это, были Queen. Но на самом деле я не вижу большого сходства. Кто оказал на тебя наибольшее влияние в музыке? Я не знаю, музыкальные влияния проистекают от множества вещей. Я слушаю много народной музыки Южной Европы, например, фламенко, и русскую народную музыку. Также как эта музыка повлияла на классическую музыку ранних годов 20го столетия. И американский хард-рок, Rage Against The Machine. Где тебе больше всего нравится выступать? Наверно, в любом месте в Англии, потому что там я чувствую себя как дома. Так здорово, когда люди приходят на твои концерты, прыгают вокруг, понимают твои песни в твоем собственном доме. Кроме этого, я бы сказал, что где-нибудь в Италии. Или где-нибудь в Японии, потому что фанаты там одержимые, странные и ходят везде за тобой. Какие планы до конца года? Сейчас мы собираемся сыграть на нескольких фестивалях, потом - европейский тур до конца года. Потом — тур по Японии и Австралии до января. А потом я поеду в Сан-Диего, в Америку, на полгода, и мы, может, дадим там несколько концертов.
Death: 5 канал (Австралия) - интервью с Muse [ Anny Dee Clean @ 2000-03-15 ] 10 марта мы встретились с группой “Muse”, эклектичной британской группой, которая в прошлом году выиграла “Brit Awards” — английский аналог, музыкальная версия “Peoples Choice” (или… вздох… “The Logies”). На волне своего успеха парни решили посетить самый большой остров в мире и поведать нам о том, почему их группа называется “Muse”, почему они никогда не станут делать каверверсии песен “Oasis” и почему шницели — идеальное составляющее для диеты, очищающей желудок. О’Кей, возможно, они и не говорили про шницели — но я думаю, они бы заставили группу потолстеть! Итак, читайте про всё это. Итак, мы находимся практически на самой крыше отеля “Нью-Гемпшир” в Сиднее, а под нами простирается прекрасный город. Мы здесь вместе с группой “Muse”, эта группа просто великолепна. Возможно, они первый раз в этой стране, а может быть, они первый раз пересекли границы своей страны — Мэттью, Доминик и Крис: гитарист и вокалист, ударник и басист. Эй, “Музы”, как поживаете? Добро пожаловать к нам! Muse: Ага, неплохо поживаем. Мэттью: А вы как? Неплохо. Вы когда-нибудь думали, что приедете в Австралию? Мэтт: Нет. Я думаю, это хороший знак. Потому что Австралия — это замечательная страна, у меня вообще-то семья живёт в Сиднее, в общем, всё это слегка странно. Особенно в том плане, что группы, которые привезли нас сюда, собираются много путешествовать… так что это очень мило. По какому маршруту вы сюда приехали? И вообще, где вы побывали, кроме своего родного города? Доминик: Везде. Точно, много покатались. В основном, мы покатались по Европе, были в Штатах несколько раз, ну и только что перед Австралией побывали в Японии — короче, это была маленькая кругосветная поездка. Именно там вы стали следить за часами? Крис: Ага, наш рекорд-лейбл купил нам всем часы. Фигня. Лучше было бы съездить в Китай и купить часы Мао! Кстати, хотел узнать, каким образом вы выбрали своё название после того, как назывались “Gothic Plague”, затем “Rock Baby Dolls”, потом — “Fixed Penalties”? Это что, футбольный термин? Мэтт: Нет, это просто записка, которую вам прилепляют на машину, когда вы неправильно припарковываетесь. Ну, типа наклейки. Да, но тем не менее, мы выбрали название “Muse”. Почему мы так назвали свою группу? Доминик: Потому что… ммм… то, что мы делали… это было похоже… в общем, мы вспомнили про уроки искусства, одна учительница говорила нам про муз — оттуда и пошла муза. В общем, это касается вдохновения… Это всё из греческой мифологии, в общем, что-то типа этого. Мэтт: Одно время я выступал вместе с тремя девушками, зажигательными такими девушками. Ну, они делали что-то типа… Короче, они пели довольно-таки странную музыку, а я подыгрывал им на гитаре. Ну, вы знаете, так, пару аккордов, потому что я тогда неважно играл. Так вот, эти девицы называли себя “музами”, понимаете? В общем, я всё время играл, они пели там свою бредятину, короче, я с ними получал довольно странное ощущение. Я не мог поверить, что мы этим занимаемся. Короче, я думаю, именно поэтому мы назвали свою группу “Muse”. Мне нравится слово. Это короткое название. Мне нравятся короткие названия. Скоро альбом “Showbiz” будет выпущен в Австралии. Он уже вышел во всём мире, а здесь его релиз назначен на 26 марта. Так вот “Шоубиз” — это про что? Про то, как нужно делать музыку, или про то, что пребывание в группе — это гораздо больше, чем просто творчество? Мэтт: Почему мы назвали альбом “Showbiz”? Ну, для этого было очень много причин. Думаю, основная причина в том, что на альбоме есть песня, которая называется “Showbiz”, и в настоящее время это наша любимая песня. Кроме того, это имеет отношение к нашим концертным выступлениям. Эта песня демонстрирует то, как мы выступаем “живьём”. Потому что многие другие песни в альбомном варианте рассчитаны на 5-6 музыкантов (из-за всяких посторонних элементов в песне). Но мы хотели прозвучать “сыро”. Поэтому и назвали наш альбом “Showbiz”, чтобы люди сконцентрировались на этой песне. Есть и другая причина. Например, на нас во время его создания очень повлиял Том Уэйтс, вернее, его манера устраивать шоу, ну и всё такое. В том, что мы делаем, есть что-то от Бродвея. Понимаете, что я имею в виду? Ага. Да, очень интересно, вот вы сказали, что в некоторых песнях у вас появляются дополнительные инструменты, хотя вы и втроём создаёте саунд высшего класса! Вы привлекаете сессионных музыкантов? Поскольку в некоторых треках великолепно играют на некоторых инструментах, я имею в виду клавишные в “Uno” и “Muscle Museum”, ну и подобные вещи… Мэтт: На самом деле, как раз “Uno” звучит довольно сыро, разве нет? Доминик: Ага, прямо как живьём. Очень отличается от некоторых треков на альбоме, где мы экспериментируем со звуками, клавишами, тому подобными штуками… Используем совершенно разные инструменты. Но альбом — это как половина картинки — когда вы слышите нас на концерте, только тогда получаете полное представление. Конечно, концерт — это более “сырая” вещь, мы втроём, каждый из нас предстаёт в реальном звучании, так что нам приходится работать гораздо тяжелее, чтобы достичь того звучания, который присутствует на альбоме. Правильно. Не могу дождаться нового альбома, потому что считаю, что два вышедших сингла просто восхитительны! Но, кажется, здесь, в Австралии, вы звёзды не такого масштаба, как у вас на родине? Мэтт: Ну, как бы нас хорошо принимают в Англии и в большинстве европейских стран. В общем, я не знаю, это зависит от того, у кого вы спросите об этом… Спросите парня, который продвигает нас здесь — кажется, он собрал на нас аудиторию в одну, две… две тысячи по клубам. Это здорово, потому что “живые” концерты для нас очень важны. Это моё любимейшее занятие. Очень приятно играть перед большой аудиторией. Вы знаете, я не люблю огромные стадионы. Думается, около тысячи человек — это идеальное количество зрителей. Ну да, уютно. Скажите, а что там было насчёт Brit awards? Вы ходили на церемонию или нет? Мэтт: Нет, не Бритс. Эта премия называется “Brat Awards”. Хм. Ну так что, ходили? Ага, мы выиграли. Мы выиграли эту награду в номинации “Лучшая новая группа”. А вы вообще-то знаете про “The Brats”?? Ну да, я слышал об этой премии. Мэтт: Ага, это одна из тех премий, которые присуждаются народным голосованием. Ну, например, “Бритс” присуждается муз.индустрией, а “Братс” вручается по выбору публики. Да, это более круто. Мэтт: Ага, я бы предпочёл выиграть “Братс”, чем “Бритс”. Так за что вам вручили эту премию? Мэтт: Как лучшей новой группе. Мы выиграли у Эминема, поверите ли вы? А ещё у Мэйси Грэй и каких-то странных поп-групп! Разве это не странно — ведь вы играете вместе в группе около десяти лет, кажется? Мэтт: Ага, это был странный день, да? Доминик: Это был странный день, ага, но я не думаю, что поэтому… Я имею в виду, что раньше никто не знал, кто мы такие. Там сидела куча людей из музыкальной индустрии, участники разных групп и это было так: “MUSE!”, а они “Ага! Кто такие „Muse“?”. Но дело в том, что эти награды вручались по голосованию читателей, значит, они-то знают, кто мы такие. На вас когда-нибудь наезжала пресса? Ведь английская пресса может быть очень жёсткой — может вознести группу на пьедестал, а может и опустить по полной программе. Мэтт: Ну был у нас небольшой напряг, это было очень… Когда мы начинали… Примерно полтора года назад мы выпустили наш первый альбом и находились под большим контролем нашего рекорд-лейбла. И они, знаете ли… Короче, их очень критиковала пресса — английская пресса. Но сейчас все СМИ целуют наши задницы, и это довольно странно. Мне кажется, что они все проходят через состояния — нравится группа, не нравится группа. Сейчас для нас благоприятное время, СМИ поддерживают нас — помещают нас на обложки и прочее. Но мы ещё посмотрим, возможно, всё изменится через несколько месяцев. Это может быть довольно опасным здесь, в Австралии, потому что пресса пропагандирует, в основном, своих. Ну, понимаете, австралийских артистов. Если ты австралиец, ты крут. А если откуда-то из Англий, ну, так… Мэтт: Не знаю, я думаю, в Англии пресса поддерживает те группы, которые прямо нацелены на английскую аудиторию. Например, весь брит-поп. Весь стиль предназначен для того, чтобы стать популярным в Лондоне или Кэмдене. А если появится группа, которая может стать популярной не только в Англии… У некоторых англичан возникают с ней проблемы. В Австралии мы называем это синдромом “Tall Poppy”, когда люди говорят: “А-а, они не чистокровные, значит, они сосут!”. Как, например, “Silverchair”, вы знаете их… Так насколько важна одежда для создания хорошей рок-музыки? Важна ли мода для “Muse”?!! Мэтт: [Смеётся] Хм… Нет, я бы сказал, я не думаю, что это вообще имеет что-то общее с процессом создания музыки! Хотя нет, есть одна общая фишка: важно оставаться чистым во время турне! Довольно справедливо. На какую песню вы больше всего хотели бы сделать кавер? Вообще, есть ли такая песня? Мэтт: Мы сделали… Мы сделали один кавер, но не играли его в Австралии, хотя в Англии играли на концертах много раз. Доминик: Это песня Нины Симоне, “Feeling Good”. Мэтт: Это что-то типа старого блюза, довольно эффектная вещь. На ней я играю на клавишных — пианино — вместо гитары. Так что получается достаточно блюзово, понимаете? Вау! Я хочу увидеть вас живьём не меньше, чем услышать альбом? Скажите, а кавер какой песни вы ни за что бы не сделали? Мэтт: Никогда? Любую песню группы “Oasis”!! Да?! Ты не видел, как Робби Уильямс вышел с церемонии “Brit awards” и вызвал Лиама на бой за сто тысяч фунтов? Мэтт: Ага, я слышал какие-то слухи об этом, так это правда? Ага. Мэтт: Ну и как, они дрались? Я не думаю, что Лиам даже удостоил его ответом. Скажи, ты сам с кем-нибудь хотел подраться? Мэтт: Нет, на самом деле нет. Доминик: Нет. Мэтт: Не знаю. Не думаю, что таким способом можно чего-то достигнуть. Возможно, я сделаю это только в качестве упражнения для пресса… Песня “Uno”, которую мы упоминали раньше, — одна из двух синглов, которые были выпущены в Австралии. Скажи, это не из-за неё за вами так гоняются рекорд-лейблы? Ведь за последнюю пару месяцев вы, парни, подписали четыре контракта с рекорд-лейблами. Мэтт: А-а, не знаю… Это такая как бы песня протеста. Она о том, что мы по-настоящему хотим… Сохранить энергию — не поддаваться давлению тех, кто хочет, чтобы мы просто поступили в университет, а потом получили работу. Это как будто пинок под зад — мол, надо продолжать делать то, что мы делаем. Ты мог бы стать номером один. Мэтт: Хмм… На самом деле, в этой песне я не имел в виду чарты. Я имел в виду… На самом деле, эта песня не о том… Она на самом деле о моей бывшей девушке… [пауза] Я не знаю, эта песня о куче вещей. На множество песен можно взглянуть с разных точек зрения… Всё зависит от этого. А о чём песня “Muscle Museum”? Я думаю, мы сейчас должны обсудить её — о чём этот замечательный клип, в котором все плачут? А название песни со множеством букв M, U, S и E — кажется, название “Muse” проявляется во всей песне “Muscle Museum”, вообще, какая история за этим кроется? Мэтт: Песня… Я написал песню… Я не мог решить, что я хочу делать: заниматься музыкой или же пойти в университет, или что-то ещё. В общем, я ушёл из группы где-то на 4 месяца, когда мне было 18. Я уехал и обучался испанской и греческой гитаре. Я долгое время путешествовал по Европе и, знаете ли… Я изучил разные вещи и написал эту песню на греческом. Она про… Я в то время читал книгу, что-то там про кибер-культуру, вы понимаете? Было время, когда кибер-культура казалась таким грандиозным делом, казалось, что за ней будущее. Это была книга о том, что мы вскоре сможем покинуть тело, об идеалах разума, о том, что он заменит религию и всё такое, понимаете? А ещё о том, как мы пытаемся коннектиться друг с другом через Интернет и тому подобные вещи, пытаемся сотворить собственный рай, потому что, знаете ли, религия не может его нам дать — в общем, о чём-то вроде этого. И песни о том, что люди не могут честно взглянуть в глаза своим чувствам большую часть времени… и они просто продолжают вести свою обычную жизнь. А клип — этот плач, это была твоя идея? Мэтт: На самом деле, к этой идее нас подвёл тот американский парень. На самом деле, видео получилось не совсем таким, каким мы хотели, если честно, но, хм… Ага, оно хорошее. Это очень абстрактно. Оно великолепно! Я даже нахожу его смешным. Мэтт: Ну да, в этом и была идея — ты обнаруживаешь, что смеёшься над плачущими людьми, и это довольно странно. Хорошо, давайте ещё раз взглянем на них — “Muse” и “Muscle Museum”. Их альбом “Showbiz” выйдет в Австралии в конце марта. Вы не собираетесь снова приехать в Австралию и отыграть концерты? Мэтт: Кажется, речь идёт об октябре? Ну да, чтобы отыграть на “Livid Festival”. Мэтт: Ага, ага — точно шла речь о том, чтобы в этом году отыграть на нескольких фестивалях. Превосходно! Было очень приятно повстречаться с вами, Мэттью, Доминик и Крис — группа “Muse”. Увидимся, когда вы сможете. Удачи!
Death: «Если вы это напечатаете, люди подумают, что я псих»[ Victoria Segal, перевод: NME RUSSIA №7/2001 @ 2001-07-26 ] У группы Muse странная энергия, плещущая через край. Её можно определять по-разному, можно относится к ней по-разному, но не ощущать её всем своим нутром просто невозможно. «Они, — говорит 15-летняя Федерика, терпеливо согнувшись за ограждением, вдоль которого тянется очередь на концерт, — molto profundo». Molto profundo — это на итальянском языке означает «очень глубокие, прониконовеннные», но по-итальянски звучит куда более страстно. Для Стефании в футболке, на которой изображены Cradle Of Filth, в Muse «ещё больше энергетики, чем в любой черной метал-команде», а по мнению Анны и Эрики, 17-летних фанаток Led Zeppelin, «они заставляют нас чувствовать что-то такое, чего мы ещё никогда не чувствовали». Сегодня Muse — хэдлайнеры концерта на шеститысячном стадионе Pala Vobiz в Милане, здании, по форме напоминающим огромное насекомое. Уже в четыре часа дня итальянские подростки топчутсяу ворот стадиона, поджидая свою любимую группу. Может быть, дело в экспериментальности их музыкальных идей, но уж если кому-то нравится Muse, то нравится как следует, по-настоящему. Они — одна из тех групп, поклонников которых правильнее было бы назвать не фанатами, а приверженцами. Muse обитают в своем собственном холодном мире, наполненном безумием и смятением, там они придумывают музыку — грохочущую и гремящую — такую, что слышишь, как в порыве страсти захлопывается дверь, такую, что эмоции прямо-таки взрываются. Неудивительно, что Muse вызывают в своих слушателях столь сильное ответное чувство. «Вчера вечером у нас было что-то вроде встречи со слушателями, и я просто болтал с какими-то людьми», — рассказывает вокалист Мэтт Беллами на следующий день после концерта, — как вдруг кто-то начал хватать меня за шею и дергать за подбородок, типа: «Ой, смотрите! Он настоящий!» Мэтт останавливается и задумывается. «Может быть, это потому, что мы все были полуголые и свет там был такой голубой — так что люди подумали, что мы — произведение искусства». Вы всегда так наряжаетесь после концерта? «Мы иногда ходим в магазины карнавальных костюмов и закупаемся там масками, всякими цветными лампами и разными такими штуками, — говорит Мэтт. — Когда на всех какие-нибудь костюмы, становится легче общаться, вечер становится чем-то большим, чем просто раздача автографов». Синеволосый барабанщик Дом Говард наклоняется поближе и возбужденно сообщает: «У меня есть такая крутая ковбойская шляпа! Белая и со звездой». «А у меня огромное-преогромное сомбреро, около четырех футов в диаметре (122 см)«, — признается басист Крис Уолстенхолм. А у тебя, Мэтт, что? «У меня фуражка французского полицейского, с забралом, которое можно опустить, и ото всех отгородиться. Похоже на шлем для подавления бунтов». Когда Muse впервые появились на свет со своими берущими за душу богемскими рапсодиями для постгранджевого поколения, мало кто мог себе представить, что этот странный музыкальный гибрид сможет когда-нибудь продать 200000 пластинок (именно таким тиражом разошелся их последний альбом Origin Of Symmetry в одной только Англии) или собрать крытый стадион вроде Docklands Arena в Лондоне, который вмещает в себя 12500 зрителей. Ведь они же словно вывалились из тех времен, когда ещё не было антибиотиков, когда мир готовился к вселенской гибели от сифилиса и когда настойка опия продавалась в аптеках без рецепта. «Иногда мы перебираем, стоим на грани, где нормальное переходит в ненормальное, — смеется Мэтт. — Это мы, наверное, пытаемся выразить то, что находится внутри всех нас. Если убрать бас, гитару, барабаны и микрофон и просто поставить меня одного петь в пустой комнате, то я буду похож на одиноко орущего маньяка. Вы, наверное, даже посмеетесь надо мной!» Впрочем, слушателям не до смеха. В миланском Pala Vobis истерия начинается ещё до того, как «Plug In Baby» достигает пика сумасшествия. Сегодня в Милане все говорят о том, как 14-летние мальчики в южной Италии в честь «Мэрилина Мэнсона» ударили ножом девочку. В прошлом году на Мэнсона здесь уже вешали вину за поведение трех школьниц, убивших монахиню. Так что в настоящее время рок-н-ролл в Италии пользуется не очень-то доброй славой. «Ну при чем тут массовый психоз? — мудро вздыхает поклонница Muse Стефания. — Все зависит только от того, что творится у тебя в голове. Глупо винить Мэрилина Мэнсона в том, что кто-то кого-то убивает. Глупо винить Мэтта Беллами, что у кого-то начинается психоз. Психоз запросто может начаться и у тех, кто слушает классическую музыку» . Представляешь себе Беллами, обожающего Берлиоза и бьющегося в истерике за фортепьяно, и думаешь: а ведь, пожалуй, Стефания права, насчет психоза от классической музыки. Разговор с поклонницами заканчивается и на глаза NME попадаются несколько миланских девушек, пробирающихся сквозь голубые лучи. На одной из них — шлем для подавления бунтов. Далеко не одни итальянцы впустили Muse в свои сердца. Несмотря на то, что в начале карьеры группа слышала от соотечественников одни лишь насмешки, теперь количество их поклонников в Британии растет в геометрической прогрессии. Стадион Docklands Arena — тому подтверждение. «Думаю, он даже черезчур велик, — признается Мэтт, который говорит так, как будто играет на пианино: пальцы так активно барабанят в воздухе, что в какой-то момент кажется, что они вот-вот вытащат из диктофона пленку. — Но Дом считает, что нормально. Дом хочет быть рок-барабанщиком больших стадионов, хочет пользоваться полотенцем для вытирания пота» . Хотя песни Мэтта рассказывают в основном о космосе, ранах и «кукольных ниточках, за которые кто-то водит наши души», Muse куда больше нравится тусоваться с поклонниками, чем подбивать их писать письма собственной кровью. Мэтт прямо подпрыгивает от волнения, когда рассказывает о съемках видео для их нового синла «Hyper Music/Feeling Good»: «Я видел, что все эти люди смотрят на нас, и пошел мимо того парня, который говорил им, что нужно стоять за линией и ни в коем случае её не пересекать. Я просто обошел этих людей сзади и оказался среди них. И тогда — Мэтт, дергается, — тогда я увидел что-то… Увидел что-то… На мгновение вдруг увидел такую красоту… Потрясающее количество дружелюбия. Я был просто в шоке — я вдруг почувствовал, что это значит — любить музыку». Обычно музыканты любят изображать себя угрюмыми отшельниками, любят повторять, что их никто не понимает — такая психология очень близка и понятна тинейджерам. Неужели ни угрюмости, ни отшельничества не было никогда не было в жизни Muse? «Я всегда со всеми дуржил, — заявляет Мэтт, — в колледже я все время участвовал в театральных постановках — мы ходили в разные людные места и там импровизировали. Дом тогда все время ржал надо мной, но теперь-то я могу признаться: я делал это только из-за того, что в театральной труппе была девушка, с которой я хотел переспать.« «Мы тогда начинали играть в группе, — подхватывает Дом с кривой ухмылкой. — Шли куда-нибудь репетировать, а Мэтта нет. Мне приходилось его искать, и находил я его в слезах с этой его труппой в каком-нибудь странном месте. «Соберись, — говорил я ему, — пошли играть рок!» «Все люди, которые были самыми популярными в колледже, теперь работают механиками», — тихо добавляет Крис. «Да, я тусовался со всеми этими крутыми из нашего колледжа, — гордо говорит Мэтт, меньше всего сейчас напоминающий угрюмого отшельника. — Мы вместе ходили гулять в центр города, напивались и ввязывались в драки… А я смотрел. Ещё я был неплохим футбольным защитником. На первом курсе я всех смешил, но к третьему курсу мои комедийные способности улетучились, и тогда я стал гулять с девушками». А Дом в то время был «волосатым парнем, который любил гитарную музыку». «Мы все решили тогда не ходить в колледж, и эти несколько лет тогда были для нас довольно тяжелыми, — говорит Мэтт. — Нам пришлось намного ближе узнать друг друга, потому что нужно было делать такую музыку, которая нравилась бы всем троим. Нам хотелось достичь такого состояния, когда мы могли бы играть для кого угодно и все равно получать от игры удовольствие. Так мы могли абстрагироваться от мнения других людей. Хотя, может быть, из-за такого подхода, у нас получается музыка, которая говорит: „Да идите вы все!“ Говоря это, Мэтт так нервничает и рычит, что даже начинаешь за него волноваться. В конце концов, ведь им же всего по 23 года» ещё свежи в памяти обиды и шрамы, оставшиеся от неудач в родном городе. Достаточно взглянуть на бредовую чушь, происходящую сейчас в Манчестере: в этом городе до сих пор даже длинные или выкрашенные в необычный цвет волосы грозят подростку неприятностями. «Когда мы приезжаем в Тайнмут, то чувствуем, что нас там все ненавидят — они думают, что мы опускаем собственный город. Говорят, что это красивый город, что там прекрасные пляжи, что можно не запирать двери на замок, все такое… Но для 15-летних подростков, там нет ничего, кроме драк и наркотиков. У нас банкомат стоял напротив пассажа с магазинами, и там же стояли игральные аппараты, у которых постоянно тусовались все эти крутые парни. Думаешь, что все увлечены игрой и никто тебя не замечает, и вдруг кто-нибудь подваливает (Мэтт рычит, изображая подошедшего): «Ты назвал меня дерьмо-о-о-ом?!«, и ты только успеваешь сказать: „Что?“, как налетают два других парня и начинают молотить Дома. Это было просто ужасно» . «Эти парни были не из нашего города, — объясняет Крис, — эт были взрослые мужики, которые тусовались с 14-летними девушками» . «Они ездят на желтом „капризе“ и занимаются тем, что продают детям наркотики, — подхватывает Мэтт. — Их там всегда бывает не больше четырех или пяти, потому что они все время или убивают друг друга или попадают за решетку. — Он задумывается. — Мне в глубине души так хотелось бы вернуться и…» Крис: «Вытащить у них пару тысяч?» Мэтт, помолчав некоторое время: «Нет, вытащить пистолет». Мэтт сидит в гастрольном автобусе со странными кожаными сиденьями лилового цвета и снова говорит о жестокости. В нем опять бурлит энергия, но на этот раз вместо вчерашней игры на воображаемом пианино он занят тем, что теребит эластичные повязки на руках. «Я часто сталкиваюсь с проявлением злобы на дороге, — говорит он, — причем каждый раз это случается со стариками, такими — лет 60 или что-то вроде того. И я уверен, что ничего ужасного я им не сделал. Например, однажды я припарковал машину в неположенном месте, потому что хотел воспользоваться банкоматом, и какой-то дед своей машиной специально толкнул мою — чтобы доказать мне что-то там, что ему пришло в голову. И я сказал „А пошел бы ты!“, а дед, услышав это, вышел из машины, достал из багажника лом и принялся бить мне фары. А машина была, между прочим, не моя, а мамина. Так что я сел за руль и начал смеяться, потому что просто представить себе не мог, до чего все это ужасно. У меня была с собой видеокамера, и я начал снимать, как он это делает. Дед весь затрясся от стыда, когда понял, что все, что он делал, записано на пленку. У меня до сих пор где-то есть эта кассета. Вообще меня автоматически ненавидят полицейские, учителя, вышибалы и все эти хреновы охранники — даже если я не сделал ничего плохого. Мне просто стоит войти в комнату, и я уже чувствую себя мишенью для злобы. Одно время меня постоянно выкидывали из клубов. Однажды кто-то взял меня за шею и в буквальном смысле выкинул за дверь». Что же ты такое делал? «Я просто странно танцевал и, возможно, это выглядело так, как будто я писаю». Ты делаешь намеренно что-нибудь такое, что могло бы разозлить людей? «Вообще-то нет, потому что когда на меня злятся, меня обычно бьют, а я не такой уж большой. Хотя по-настоящему круто меня ещё ни разу не избивали — только выкидывали отовсюду… Не знаю, может быть, люди, которые ненавидят меня, понимают, что мне на это наплевать, что я только веселюсь от их ненависти. Вот, например, на днях захожу я в «Асторию», и какой-то парень называет меня «хреновым ублюдком и надутым уродом» — ну, обычными словами, которыми меня чаще всего называют. А ведь мне-то наплевать. Я на таких людей обращаю внимание, только если они меня бьют. А так я просто смеюсь.« В песнях Muse очень много говорится об одиночестве, о крови и о приближающемся холоде. Это все к чему? «Я знаю о мире только то, что говорят о нем мои собственные чувства, — улыбается Мэтт. — Так что в каком-то смысле, изучая мир, я изучаю себя самого. А ведь проблема в том, что когда ищешь душу (если, конечно, такая штуку вообще существует), то обязательно натыкаешься на свои страхи и кошмарные сны. А от этого недолго и свихнуться! Иногда на сцене со мной бывают моменты сумасшедствия, полная фигня происходит, я теряюсь совершенно, кажется, что это не я пою, а мой внутренний голос». Muse настоящая супергруппа: специально для Мэтта сшили шелковую рубашку в японском стиле, вокруг Muse вьются красивые девушки, ради них до утра не закрывают ночные клубы. А Мэтт все чего-то переживает: «Вообще-то мне не надо, конечно, этого говорить. Если вы такое напечатаете, все подумают, что я совсем не в себе, псих. Но я все время пытаюсь выразить свои чувства по поводу того, как мы эволюционируем. Как строим какие-то надежды на будущее и одновременно боимся этого будущего… О том направлении, в котором мы все, возможно, движемся». Не очень понятно, конечно, но ничего. Не совсем вроде псих. «Название нашего альбома, „Origin Of Symmetry“, мы взяли из книги о геометрии Вселенной и о том, в каком прекрасном равновесии все пребывает. Эта геометрия объясняет все мистические силы, вокруг которых люди напридумывали религий». Дальше Мэтт начинает говорить о том, что человечество — это червяк, который ползет по листу бумаги. Рассказывает о загадочных катакомбах с южном Ираке, о таинственных дощечках, которые были до языка. Ему хватает такта вовремя засмеяться. «Ну да, это звучит невероятно, но там правда что-то такое есть. Я знаю, что нашли такие таблички — они на компьютерном языке, все в таких звездных картах. И там нарисована одиннадцатая планета, она геотермальная, и на ней есть жизнь. Когда она приблизится к нашей Земле, эти парни с одиннадцатой планеты спустятся к нам. Они нас специально создали, наделив только пятой долей своего интеллекта, а мы, в свою очередь, пользуемся одной лишь пятой долей своего мозга». Мэтт дергается и смеется: «Я очень сильно верю в такую возможность. Важно, чтобы все знали о таких вещах. А то приходишь в школу на урок физики, а тебе рассказывают про правило буравчика». Выступление Muse — это невероятное, суперпотрясающее зрелище. Пока Крис пытается, как штыком, проткнуть передние ряды бас-гитарой, а Дом выбивает из барабанов все внутренности, Мэтт взывает в неземном фальцете, наскакивает на пианино и сыплет из рукавов блузы гейши красные лепестки. Когда в зале зажигают свет, Дом и Крис по-домашнему выбегают обратно на сцену и поливают зрителей шампанским. «Размышления о загадочности мироздания от Muse» «Я однажды видел программу о психологической войне, о том, как влияют правительства на свои народы, чтобы заставить их поверить в то, что они ведут справедливую войну, или во что-нибудь ещё вроде этого. Они для этого используют мобильные телефоны и даже микроволновые печи. От таких вещей с нами чего-то там происходит». «Я бы хотел раздобыть много-много воздушных шаров, наполнить их конфетти и купить дальнобойное духовое ружье, чтобы стрелять этими шарами в зрителей, а самому тем временем выпрямлять мизинец и указательный палец на руке и махать в воздухе таким вот роковым жестом. И ещё хочу веселиться и целовать всех подряд», — Мэтт о своих планах на фестивальный сезон. «Может быть, когда-нибудь сама Мадонна опустится передо мной на колени и станет делать мне минет вместе с тремя своими подружками, но только для этого мне сначала придется продать 10 миллионов пластинок и заиметь тело, как у Рики Мартина». «Я побаиваюсь технической революции, боюсь, что техника уничтожит человечество. Мне страшно оттого, что мы не можем контролировать технический прогресс, потому что он обгоняет нас, поэтому в своей песне я пою о том, что в будущем тело будет уже не так важно для человека, что каждый подключится к сети», — Мэтт о песне Plug In Baby. «Если бы нам было дано узнать, где начинается симметрия, нам бы стало известно и то, есть ли на свете Бог». «У меня действительно были галлюцинации о том, как металлические лезвия входят мне в голову, врезаются в мозг. Я даже пошел к врачу, и он сказал мне пить больше воды. Вот и все». «В Японии мы ездили в какой-то храм, и там было много девушек, у которых лица были выкрашены в белый цвет, и все они молились. Это была, пожалуй, самая сексуальная сцена из всех, что я когда-либо видел».
Death: BBC в прямом эфире - интервью Мэтта [ Anny Dee Clean @ 2001-05-02 ] Сейчас “Muse” находятся в европейском турне, в рамках которого вернутся в Британию в конце месяца. Наш журналист Дэнни О’Коннор встретился с Мэттом Бэллами из “Muse”, в начале их турне в Саутгемптоне, чтобы поговорить о жизни в дороге и их новом альбоме. Скажи, о чём ты думаешь прямо сейчас? Я думаю о гитарах, которые собираюсь использовать. Я слегка нервничаю по поводу того, как буду играть новые песни. Как бы ты описал свою аудиторию? Они крутые. Кажется, они все примерно моего возраста или моложе. (Fuck! — прим.пер.) Кажется, это рок-аудитория, что здорово. Расскажи мне, как прошёл вчерашний концерт. Вчерашний концерт прошёл в очень тёплой обстановке, в маленьком зальчике. Он устраивался по большей части для друзей из нашей местности. Было здорово, мы играли новые песни, большинство из них — вообще впервые, и кажется, они прозвучали на самом деле неплохо. Я думаю, большинство новых песен более рОковые, и они лучше звучат на концерте, чем некоторые вещи из первого альбома. Вам нужно больше инструментов, чтобы исполнять эти песни на концерте? Ну, я сейчас на концертах играю на пианино, и на новом альбоме есть пара песен, в которых я использую пианино. Между прочим, сейчас я играю “Sunburn” на пианино, и это один из новых элементов, привнесённых нами в шоу. Достаточно необычно, когда группа играет на концерте новые вещи, которые ещё не выходили на пластинке. Так что там за заговор вокруг альбома? Я думаю, что существует много способов промоутировать готовящийся к выходу альбом. Во всяком случае, я считаю лучшим способом рекламы исполнение новых песен на концертах. Потому что именно там люди видят нас такими, какие мы на самом деле. Я давно уже понял, что люди действительно понимают, кем мы являемся на самом деле, только когда видят нас живьём. Так что, я думаю, это лучший способ представить им новые песни. А что с турне, вы уже распланировали весь год? Мы отыграли на нескольких фестивалях, но я спецом не хочу выступать на фестах так много, как в прошлом году (около 50 раз!), мы просто будем выбирать. У нас запланированы 2 выступления в Ирландии, возможно, одно в Британии — на V2001 — и у нас будет турне в Японии. Потом мы ещё не распланировали. Думаю, мы в основном будем гастролировать. Расскажи мне о конфликте со “Stereophonics”. Какова твоя точка зрения, как прошли переговоры по поводу вашего выступления на разогреве у них и гонорара за выступления? Блин, да вообще никакого предложения не было. По каким-то причинам Келли Джонс решил сказать, что он предлагал нам концерт, а мы отказались. Он упомянул, что дело в деньгах… Я не знаю, о чём он говорит. Мы встречались с ним несколько раз, мне казалось, что он клёвый чувак, я неплохо ладил с ним. Я не знаю, почему сейчас он начал гнать на нас. Я даже немного шокирован всем этим. Звучит несколько непочтительно, но нет и намёка на мстительность… Нет, наверное, нет. Я был разочарован, потому что, возможно, я бы захотел устроить совместное выступление, но сейчас это уже неважно. Как прошла запись альбома? Мы уже закончили альбом. Думаю, мы назовём его “Origin of Symmetry”, надеюсь, мы выпустим его в июне. Я думаю, он получился несколько лучшим, чем предыдущий альбом. Ну, расскажи мне, в чём смысл названия альбома? Имеется в виду арт-дизайн, который мы сделали. Мы попросили несколько разных по стилю художников сделать по фрагменту оформления для альбома, суть работы была в попытке отыскать скрытую симметрию или порядок в том, что кажется хаотичной Вселенной. Идея дизайна в том, что все работы выполнены на одну тему, и оформление состоит из разных частей. Но тем не менее, между этими разными частями существует какая-то симметрия, то же самое и между песнями, хотя песни очень разные и рисунки разные. Мне очень интересно отыскать симметрию в том, что изначально появилось как хаотичный набор живущих на этой планете. В нашем мире существует множество религий. И я думаю, что мы все должны искать симметрию в этих разных религиях — они все разные продукты эволюции, это зависит от того, в какой части планеты они возникли. Мне интересно отыскать какую-то базовую вещь, объединяющую их. Когда мы можем рассчитывать на следующий сингл? Мы сейчас делаем вещь под названием “New Born”, которая является одной из моих любимых песен, потому что, я думаю, она демонстрирует, как мы звучим “живьём”. Это довольно длинный трек, и я не уверен, будут ли крутить на радиостанциях полную версию, потому что она длится 5-6 минут. Последний раз, когда мы разговаривали, мы затронули тему какого-то хаоса в твоей жизни, смеси усталости и гедонизма, сейчас всё стало немного тише, спокойнее? Ага, прямо сейчас я сфокусировался на создании музыки. Хотя прошлая ночь лишь слегка была ночью, потому что мы были дома с кучей друзей, так что немного отпустили поводья. Но, я думаю, когда начнутся наши первые выступления в Британии, я сфокусируюсь на том, что я буду делать на сцене. Мы играем множество новых песен, которых не исполняли раньше, это заставляет нас с большим вниманием относиться к тому, что мы делаем. Я уверен сейчас, что к концу турне мы снова начнём расслабляться, но на данный момент я настроен на работу. Скажи, были ли у вас какие-нибудь экстремальные моменты на сцене, такие, какие изображены в фильме “Spinal Tap”? В прошлом году я разработал концепцию дизайна из белых конусов, свисающих вниз, и попытался изобразить, будто у них внутри есть души (просто поместил внутри огни), а в качестве представления звучали импровизированные хоралы. В конце концерта один из конусов свалился прямо на меня. Я словно попал в ловушку, и мне пришлось откатиться за барабанную установку, пока толпа расходилась. Тогда я ещё не видел “Spinal Tap” — кто-то показал мне это дело позже, и тогда я понял, каким придурком я выглядел.
Death: Herald Sun - Интервью с Мэттом[ Белка, редактирование: Scorpie @ 2004-08-26 ] Muse недавно были в американском туре с The Cure, Interpol и Cooper Temple Clause. Была ли это сбывшаяся мечта — провести время с Робертом Смитом? Если честно, я не очень хорошо знаю The Cure. Мой старший брат был большим — очень большим — фанатом The Cure. Он все время гулял с готическими девушками и приводил их домой. Когда мне было 10-11 лет, я постоянно влюблялся в таких вот женщин готической внешности. Так что, видимо, это его влияние: он помог сформироваться моему вкусу в отношении противоположного пола. (Смеется) Перед встречей с каким музыкантом ты бы трепетал от волнения? С Томом Морелло из Rage Against the Machine. Похоже, он сейчас — самый классный гитарист, так что, думаю, я бы нервничал, если бы встретил его. А некоторые подростки смотрят на тебя как на гитарного бога? (Смеется) Ну разве что несколько чересчур впечатлительных людей где-то там… Не думаю, что когда-нибудь встречал хоть одного такого. Я не считаю, что сейчас заслуживаю такого обожания — ну, может быть, лет через 10, если я действительно стану играть лучше. Насколько важен имидж для Muse? На самом деле мы не выглядим как-то по-особенному, правда? Мы выглядим просто как нормальные люди. Я не думаю, что мы когда-либо совершали… окей, был один концерт… Наш первый концерт, мы оделись действительно немножко в стиле The Cure, мы старались выглядеть очень готично и на нас был чёрный мейк-ап. Группа тогда называлась Rocketbabydolls, а не Muse. Мы сыграли такой концерт, и я думаю, это был единственный подобный случай. Нам просто надоело приводить волосы в порядок после такого. Как вам нравится, когда люди, описывая вашу музыку, используют слова вроде “нелепая” или “ненормальная”? Не знаю, ненормальная… Я ничего такого в ней не нахожу. У меня бы, наверное, скорее возникли ассоциации со Slipknot. (Смеется) Может быть, люди видят элемент классики, и, я думаю, это заставляет некоторых думать, что это что-то претенциозное. Но если вы спрашиваете, что мы думаем по поводу обзоров в прессе, даже если они пытаются оскорбить нас, то приятно видеть людей, использующих странные слова вроде тех, что вы упомянули, чтобы описать что-то. Мы вдохновляем на толковые оскорбления больше, чем все остальные! Когда вы выступали на Big Day Out (австралийском фестивале — Прим. ред.) в январе, разговор шёл о покорении Америки… Она уже покорена? (Смеется) Думаю, мы просто оставляем небольшой след. Может быть, даже не след. Я думаю, мы всего лишь пятнышко на заднице Боно! Я бы даже не стал называть это покорением. Но мы действительно впервые имеем некоторый успех для первого раза, люди начинают появляться на наших концертах. Когда я провожу там некоторое время, у меня такое чувство, словно мы только начинаем, и на самом деле это очень приятное чувство, потому что я не чувствую себя старым и изнуренным, а словно заново родившимся, и хочется смотреть в будущее. Другой темой для разговора было ваше выступление на Glastonbury — говорили о сложившейся карьере. Что это значило для вас? Это было самое лучшее чувство, которое мы когда-либо испытывали на сцене и когда мы покидали ее. Мы чувствовали, что это было… У меня такого никогда не было раньше — такого, что ты отделяешься [от всего] и думаешь: “Определенно, это лучший момент, который мы когда-либо переживали”. Думаю, это потому, что Glastonbury в Англии — это очень почетный фестиваль, и это фестиваль, на котором я часто бывал в юности как зритель. Так что попасть туда для меня значило вспомнить о тех временах, когда я был ребенком, смотрел на выступления других групп и мечтал когда-нибудь тоже подняться на сцену. В общем, это был определенно очень яркий момент. Это должен был быть совершенно безумный день — внезапно спуститься с небес на землю, когда вы узнали о смерти отца (барабанщика) Дома вскоре после того как покинули сцену. Да, это был невероятный шок. Это казалось нереальным. Безусловно, Дом был глубоко потрясен всем этим. В итоге мы взяли тайм-аут, и Крис (Волстенхолм, басист) и я уехали в Девон, чтобы провести время с Домом, помогая во всяких организационных вещах. Единственный положительный момент — если только можно извлечь что-то хорошее из случившегося — заключался в том, что его папа видел то, что было, возможно, лучшим мигом его жизни на сцене, а это, кажется, то, что родители могут видеть крайне редко. И я думаю, это то, за что Дом держался, то, что помогло ему пережить это. Как ваше шоу изменилось с тех пор, как вы побывали тут в январе? Я по-прежнему думаю, что мы еще не сыграли полноценный, свой собственный концерт в Австралии. Я имею в виду, у нас была пара концертов в маленьких клубах, но наши сетлисты были похожи на те, которые мы исполняли на Big Day Out. Когда мы вернемся, то будем играть больше песен с прошлых альбомов, и я надеюсь, что у нас будет один видео экран, который мы использовали повсюду здесь, то есть я хотел сказать в Англии, или в Европе… Черт… Где я нахожусь? Разве у тебя на гитаре не написано, в каком городе ты сейчас находишься? (Смеется) Нет, но на самом деле нам стоило бы писать это на сетлисте, потому что Дом всё ещё делает ошибки. Мы были в Сантьяго в Испании, и он вышел на сцену и сказал: “Привет, Сан-Диего!”. Он думал, что мы в Сан-Диего в Калифорнии, и это было довольно-таки неловко для всех. Есть несколько интересных теорий о том, как связаны страх и паника в некоторых ваших песнях с мировыми событиями — такими, как война Джорджа Буша в Ираке. Откуда же это на самом деле? В общем тексты появляются просто из… кусочков и обрывков. Они возникают из всяких мелочей, которые оказывают влияние на тебя как личность, но не обязательно запечатлеваются при этом в твоей осознаваемой памяти. Они прячутся в твоём подсознании или по какой-то причине забываются. Это может быть момент острого страха, когда ты смотришь новости, это может быть ночной кошмар или какой-нибудь дикий сон, это могут быть мечты наяву, когда ты о чём-то фантазируешь. Эти ускользающие моменты производят на тебя гораздо более сильное впечатление, чем ты осознаешь. С моей точки зрения, это как будто приходит из тонкого воздуха, но слова ведь не витают среди облаков, это просто нелепо. Я должен вытащить их откуда-то из себя самого, а не так, как другие говорят: “О, чувак, это приходит ко мне из космоса, это доносится из прошлого…” Ясно же, что это абсурд, весь все это просто внутри нас, верно?
Death: Kerrang - Каким был 2002-й год для Музов[ Anny Dee Clean @ 2002-12-15 ] Каким для вас был этот год? Он был достаточно удачным, хотя мне кажется, что он был более спокойным, чем предыдущие года — может быть, потому что мы гораздо меньше гастролировали в этом году. То есть, мы выборочно отыграли на фестивалях, а также в некоторых странах, где мы раньше не бывали — например, в Скандинавии, Греции и Турции. Возможно, у нас первый раз выдалась возможность как следует посмотреть страны, в которые мы приезжали. Ну и какую, по-вашему, самую лучшую страну вы посетили? Мы просто безумно смеялись в Турции — кажется, что все люди там немедленно готовы начать веселиться. Когда мы пошли осмотреть древнюю часть Истанбула, мы встретили людей, которые безумно причитали на улице. Да, эти их традиционные причитания… Мне кажется, что они это делают постоянно. Это очень впечатляло. А ты не записал их для следующего альбома Muse? Ха-ха! Реально, да. Это могло бы сработать. В этом году изменился ваш образ жизни? Ага, сейчас группа базируется в Лондоне, и это повлекло за собой некоторые изменения. Я и Дом (Ховард, ударные) живем здесь, ну а семья Криса (Волстенхолм, бас) живёт в Девоне. Дело в том, что большую часть времени мы проводим в перелётах туда и обратно между фестивалями, мы решили найти здесь место, где можно писать и репетировать. Это квартира — ээээ — нет, это репетиционная, она находится в Восточном Лондоне, такая старая металлическая конструкция — там просто замечательно репетировать, но я бы не хотел жить в ней всё время. Можешь ли ты сказать, что группа до сих пор устраивает крутые вечеринки? На самом деле, в плане алкоголя мы ведём себя гораздо сдержаннее. Мы стараемся не нажираться перед выступлением, потому что в таком случае мы играем гораздо лучше. Это так же заставляет нас вести здоровый образ жизни. Но если вы находитесь не в турне, весь ваш образ жизни заключается в том, что вы жрёте не переставая и ничего не делаете, поэтому вы рискуете превратиться в жирного ублюдка. Так что в плане ведения здорового образа жизни и физкультуры мы стараемся соблюдать разумный баланс. Что вы имеете в виду? Хм… прогулки? Ну, не знаю… мы можем взять с собой в турне какие-нибудь тренажёры и прочие скакалки. Вы – трио. Значит ли это, что вы зарабатываете намного больше денег, чем, скажем, Slipknot? Ну, мы знаем, что „Coldplay“ зарабатывают намного больше денег, чем мы, а ведь там людей побольше. Это всё зависит от того, сколько пластинок вы продаёте, но если бы всё это дело всегда делилось только на троих… Тогда бы нам это понравилось. Твои соратники по группе когда-либо удивляли тебя или же ты знаешь о них всё? Мы все с годами менялись, и Крис удивил нас, когда завёл детей — он очень быстро рискнул посвятить себя семейной жизни. Дом же, в основном, ведёт себя очень спокойно — это большая редкость для ударника. Но самый большой сюрприз для меня — то, что наш энтузиазм всё ещё остаётся сильнее, чем когда-либо. Сейчас я снова ощущаю себя так, как будто мне 16 или 17 лет. Очень большой сюрприз в том, что мы до сих пор друг другу нравимся! Какие у тебя остались воспоминания после вручения Kerrang! Awards в этом году? О, я здорово посмеялся. На самом деле, первая церемония награждения, на которой я был, была именно церемония „Kerrang!“ — это было 4 или 5 лет назад, мы только что выпустили сингл и искали возможность заключить контракт. Но у нас был только агент, который мог провести нас внутрь. Я был на этой церемонии каждый год, потому что атмосфера здесь… всегда так расслабляет. К тому же, мы выиграли в номинации „Лучшая британская концертная группа“. И это было особенно круто, потому что я считаю, что читатели журнала „Kerrang!“ просекают в „живой“ музыке больше, чем другие — короче, это признак уважения. А откуда взялась эта странная серебристая шляпа, которую ты носил той ночью? А, эта! Ну, моя девушка итальянка… и мне кажется, что я эту шляпу приготовил летом, чтобы поехать с моей девушкой куда-нибудь на следующий день. У меня ещё есть несколько довольно вызывающих гавайских рубашек, которыми я довольно-таки горжусь, потому что некоторые из них достаточно редкие и необычные. По секрету скажу: я надеваю их так часто, как этого позволяет ситуация. Так что, я надевал гавайскую рубашку и такую шляпу, чтобы быть в этот день на высоте. Что бы вы подарили Селин Дион на Рождество? Пластинку нашей группы с персональной припиской — чтобы она знала, что мы действительно существуем. После того, как она хотела назвать шоу нашим именем, она пошла на попятную и изменила название на что-то там ещё. Реально, дело было в её юристах, у которых были постоянные капиталистические замашки, которые, впрочем, есть у всех юристов. В общем, они просто использовали её имя, чтобы запугивать других людей, потому что мы послали свой пресс-релиз об этом названии, и она точно его получила. Короче, мы выиграли это маленькое сражение. Какая пластинка в этом году стала самой отстойной? Я всегда был разочарован тем вкладом, который Англия вносит в рок-музыку. Я всё ещё рассчитываю на то, что эта страна произведёт нечто особое, нечто новое. К тому же, я сейчас просто подсел на MP3, а там названия групп и песен не имеют никакого значения. И в результате я слушаю кучу всякой всячины, которую совсем не могу запомнить. В данный момент мне как раз нравится такая. Мне не важны названия, я просто пытаюсь понять, каким образом те или иные группы достигают определённых музыкальных эффектов. Я просто пытаюсь понять, каким образом группы умудряются продавать альбомы в течение 10 лет. Как часто тебя сейчас узнают на улицах? Это всё зависит от того, где я нахожусь. Какой-то странный чел сейчас, у Сайнсберри, сказал нам „привет“, если вы это имеете в виду. Думаю, что один раз в два дня меня узнают, но это случается намного чаще, когда я возвращаюсь в Тейнмут. На самом деле, я стараюсь на этом не зацикливаться, потому что может начаться паранойя — ведь на самом деле, так или иначе люди смотрят друг на друга, и может получиться так, что человек уставится на меня из-за моей глупой причёски или по другой подобной причине. Один из лучших аспектов жизни в Лондоне — то, что любой человек может очень легко стать анонимом. Какую самую большую ошибку допускают люди относительно Muse? Они думают, что мы — интеллигентные люди. А вы точно не такие? Нет. Точно нет.
Death: Kerrang - Темная сторона Мэтта Беллами [ Белка @ 2002-06-22 ] Темный человек Мэтт Беллами, человек, стоящий за Muse, — самая харизматическая британская рок-звезда. А также он — единственный, кто действительно общался с мертвыми… Мэтт Беллами в комнате West London примеряет темные очки. Мы — в большой современной фотостудии в East Acton, безликой, ужасной conurbation столичных бетонных нагромождений, пытаемся составить точное представление о группе недели, попавшей на обложку журнала. Худой, маленький и угловатый, Беллами приезжает из своего дома в Brighton’е в черной спортивной машине Lotus, одетый в темную сорочку с галстуком, сделанным одним из миллиона фанатов. Волосы торчат кверху like egg peaks, он облачен в черный кожаный плащ длиной до икр, что наводит на мысль о Гестапо. Он прогуливается по комнате, оглядывая себя; из стерео в дальнем углу студии ревет Rage Against The Machine. Все это появляется одновременно. Первое, что поражает вас в Мэтте Беллами, — какой он тихий/скромный и смешливый, почти как ребенок. В мире черного и белого quote — where voice and mannerism are lost to typing and print — это не соответствует многим вещам, которые он говорил в прошлом (стычка с Kelly Jones’ом из Stereophonics, к примеру), многим вещам, которые он делал (его неприкрытая тяга к рок-н-ролльным излишествам), и тем звукам, которые он производил. Особенно в наши дни. В то время, когда нормальность и интимная, порой даже чересчур эксплуатируемая человечность являются основой основ творчества даже для крупнейших и самых успешных команд, Muse обратили свою изначально застенчивую, интроспективную группу вовне. Они сделали шаг, и очень большой шаг. MUSE нынешнего дня, с их масштабом, с их колоритом и изобретательностью, с их устремлениями, — это взрыв звука. Это взрыв жизни. Как бы то ни было, в этот момент мы взрываемся сами. В буквальном смысле. Как только пиротехник влезает на стремянку, чтобы скрепить проволокой фитили цилиндров, которые развешены на горизонтальном шесте над нами (советуя нам побольше сморкаться и плеваться весь день ??? ) и отсчитывает «три… два… один», чтобы синхронизироваться с закрывателем линзы (?) — треск злых искр и пороха выстреливают в воздух. Этот образ выглядит большим, резким, диким и дерзким. Это подходит к звучанию MUSE, как контактная линза. (Прим. пер.: сорри, я в пиротехнике не сильна, так что, возможно, что-то переврала) И это подходит Мэтту Беллами точно таким же образом. Если спросить, певец признает, что музыка MUSE — это звучание его истинного «Я». «Это не тот Мэтт Беллами, — говорит он, — который расхаживает по пабам, — это то, что внутри него». Музыка MUSE, если соотнести ее с его собственным самоощущением, по его словам, ему «чертовски близка». «То, как человек проявляет себя в повседневных ситуациях, — это не обязательно то, каков он на самом деле. Единственный раз, когда вы можете видеть человека таким, каков он есть, — это когда вы становитесь свидетелем проявления его животных инстинктов; может быть, когда он голоден, или, может быть, когда он занимается сексом со своей девушкой, — какие-то действительно личные моменты. Таким же образом, музыка — это нечто во мне. Музыка — это выражение того, что вы не можете выразить в повседневной жизни». — Иначе зачем выражать это? «Точно». В 18-летнем возрасте Беллами покинул дом и уехал в Exeter, где жил и работал с другом маляром. В продолжение долгой беседы это оказывается невероятной историей, поведанной из уст обаятельного рассказчика. Это звучит не так сильно. Но друг Беллами был продавцом наркотиков, одним из тех, кто сначала распространяет их среди друзей, превращает это занятие в нечто более серьезное и в конце концов оказывается в тюрьме. Вдвоем они жили над магазином порнографической литературы. Это было в той части города, где все доступно всем. Квартира Беллами, по его словам, была «похожа на сцену из Trainspotting: белые порошки и зеркала, фольга и шприцы повсюду». Люди приходили и ширялись круглые сутки. «Те дни повлияли на меня, — говорит Беллами, — таким образом, что я не имею дела с такими наркотиками. Я не прикасаюсь к кокаину и героину. Я увидел, ЧТО они делают с людьми». — Это странно. Потому что у тебя действительно стандартная репутация любителя всяческих излишеств. «Ну, я думаю, людям нравится верить в подобные идеалы рок-н-ролльной жизни, — говорит он. — Они верят, что когда это делаешь, то ощущения другие, не такие, как на самом деле. А это, конечно, неправда. Когда вышел Showbiz, мы были в похожей ситуации: нас окружали люди, предлагающие наркотики, и женщины, и нас это на самом деле не привлекало. Мы просто чувствовали, что это неправильно; это казалось подделкой, чем-то искусственным. Нам это не было присуще, но возможности увлечься этим были. Но когда мы изменились — это было в период второго альбома — нам внезапно захотелось устраивать вечеринки и приобщиться к таким вещам. И когда the word got around, особенно на этапе тура по Европе, до людей стали долетать слухи, что мы устраиваем такие вечеринки и якобы собираются группы людей, которые ездят с нами повсюду только ради того, чтоб попасть на такие вечеринки. И вот тогда это начало становиться чем-то таким, о чем люди фантазируют». — И для тебя? «В то время — да». — Если не кокаин или героин, то что? Беллами объясняет, что его излюбленный наркотик соответствует духу — и это не каламбур! — его трансцендентального пристрастия к спиритическим опытам. При такой цели наиболее подходящим наркотиком являются волшебные галлюциногенные грибочки. Мэтт Беллами очень похож на героя песни Clash ’The Right Profile’: «Каждый говорит: какой он? Каждый говорит: в порядке ли он?» И ответ, ко всеобщему разочарованию, — «да». Мэтт Беллами абсолютно в порядке; это точно, это факт. В продолжение часовой беседы в тихой комнате этого стерильного сооружения Беллами настолько отстранен от своего публичного имиджа харизматического, порой напыщенного крикуна, прямо-таки до смешного. Погруженный в себя, но отнюдь не эгоистичный, застенчивый, но отнюдь не беспомощный, вокалист, гитарист и автор песен говорит просто, искренне и с некоторой скоростью. Часто он одолевает фразу в три приема, так, как ему нравится (будьте здоровы!), с множеством оговорок и уточнений. (И за этим еще много недосказанного.) Многие его эмоциональные реакции, возможно, не отличаются от других людей. Но если эмоции те же, то ситуации, из которых эти эмоции возникают, далеки от обыденного. «На самом деле Мэтт не изменился с первого дня, как я встретил его», — говорит Dennis Smith, давний со-менеджер MUSE. Smith впервые услышал о Беллами, когда фронтмену было всего 13 и он играл фортепианную композицию на школьном концерте. Smith говорит, что этот фрагмент был «ошеломляющим». Их профессиональные отношения начались несколькими годами позже. «Я бы сказал, что он старше своих лет. Он определенно мыслитель, причем довольно глубокий. Я понимаю, почему люди иногда считают его высокомерным — музыка действительно придает важности, — но Мэтт как человек совершенно не такой. И когда люди говорят, что он высокомерен, — они просто неверно это воспринимают». Если вы хотите послать поздравительную открытку, то знайте, что Мэтт Беллами родился 9 июня 1978 года в Кембридже. Его мать Мерилин приехала из Белфаста и встретила его отца Джорджа (или все-таки Джеймса? ??? ), в то время водителя кэба, как только сошла с корабля, прибывшего в Англию. Беллами переехали в Девон, когда Мэтту было 5 лет, и несмотря на тот факт, что у его отца было музыкальное прошлое — он был гитаристом The Tornado’s, группы 60-х годов, чей сингл ’Telstar’ занял в США первое место среди британских команд, — их сын не играл на инструменте (фортепиано) до тех пор, пока ему не исполнилось 10 лет. Но музыкальные способности сказывались в нем с юных лет. Поскольку он был еще ребенком, то его первым фортепианным этюдом стал не ’Chopsticks’, а произведения Рэя Чарльза — то, что маленький Беллами подобрал по слуху. Потом его старший брат Пол попросит своего брата подобрать мелодии к песням The Smiths и The Wedding Present, также на фортепиано. В то время Мэтт не очень задумывался о таких просьбах, и, похоже, даже сейчас не очень-то задумывается о тех рано развившихся способностях, которые проявил еще тогда. Когда ему исполнилось 13, Джордж (или Джеймс?) и Мерилин Беллами развелись; отец переехал в Exeter, а Мэтт остался с матерью и братом. Это было примерно в то время, когда Беллами научился тонкостям основных жизненных интересов, которые до сих пор захватывают его и служат движущей силой по сей день. Первым из них был очевидный процесс прояснения, чего он хочет в жизни, и это привело его к музыке. Выбор был, как он говорит, между людьми, которые «нажирались сидра и ходили драться к морю», и теми, кто делал что-то еще. Нанимаясь в районный молодежный клуб (industrial estate youth club) под названием Broad Meadow («Широкий луг» — название-то какое! ;)) «за три-четыре фунта в час» и выступая с концертами там, Беллами и его друзья из молодых групп — впоследствии они и станут членами MUSE — делали что-то еще. А затем Беллами сел на поезд и уехал — то же самое он постоянно проделывает по сей день. По ту сторону дверей дома Беллами жизнь бурлила необычная — по крайней мере, не совсем заурядная. В возрасте 9 лет Мэтт, слоняясь по дому поздно вечером, спустился по лестнице и обнаружил свою маму, папу и брата собравшимися вокруг гадальной доски. Вместо того чтобы прикрикнуть на сына и выгнать его из комнаты, Мерилин Беллами усадила Мэтта и объяснила, что делает его семья. Она также объяснила ему, что бояться нечего и в этом нет ничего такого, что бы кто-нибудь мог подумать или сказать. Вскоре Мэтт Беллами стал бегать в школу с историями о гадальной доске, которые он рассказывал юной аудитории с широко открытыми глазами. «Это было волнующе — идти в школу и рассказывать 10-летним детям об этом, поскольку они находили все это несколько пугающим, и я был довольно-таки впечатлен тем, что делал нечто такое, что пугало других людей, но не меня, — говорит он. — Я действительно сильно увлекся этим». После развода Беллами Мерилин, Пол и Мэтт были приобщены к спиритическому сообществу девушкой Пола, которая вместе с Мэттом переводила письмена духов по мере того, как они появлялись из-под маркера. Эти послания как бы приходили от умерших членов семьи и близких друзей, с чувствами и высказываниями, которые были «несказанно реальны», интимны и полны личностных деталей, истинность которых была «несомненна». Один «корреспондент» предсказал войну в Персидском заливе за целый год до того, как военные действия на самом деле начались. До нынешнего времени Мэтт Беллами регулярно прочесывал местную библиотеку, стараясь прочесть все, что было связано с этой областью оккультизма. По его словам, его подталкивало к этому желание сделать свою маму медиумом — этот талант Мерилин Беллами начал проявляться явно. Быть медиумом — это значит озвучивать письмена на гадальной доске по мере их появления, а порой даже до того, как они проступят полностью. Со временем медиуму уже не требуется гадальная доска — он может обходиться без подобных посредников. Взволнованный и юный, Мэтт Беллами хорошо подходил для этого. «Не то чтобы моя мама неохотно шла на это, — говорит он. — Она просто не хотела делать это в присутствии меня и брата. Я действительно думаю, что она была вполне способной к этому — просто она видела, что мы с братом слишком увлекаемся такими вещами. То есть в то время я был просто слишком мал. Так что она прекратила это». — Ты по-прежнему практикуешь это? Если можно так выразиться… «Ну, моя вера во многие вещи изменилась, — говорит он. — Сейчас я верю, что вы контактируете с чем-то в своем подсознании, а это совсем другое. С чем-то таким, что было в вас до того, как вы об этом узнали. Вероятно, это более реалистично, чем думать, что вы контактируете с теми, кто уже мертв. И в этом я действительно практикуюсь». Беллами будет потреблять грибы пригоршнями в течение нескольких лет, не каждую неделю, а пару раз в год на крупных попойках. Процедура такова: убедитесь, что ваш горизонт чист от грозовых туч, освободите несколько дней от всяких дел — по крайней мере три дня надо оставить на отходняк — и приготовьтесь полностью отдаться всему, что может встретиться на вашем пути. В последний раз Мэтт Беллами занимался этим в Vondelpark в Амстердаме, где он провел три дня за закрытыми воротами, пожирая грибы «мешками, мешками и мешками». «Полагаю, суть в том, чтобы копнуть глубже в собственное подсознание, — говорит он. — Испытать нечто такое, что обычно не предлагается. Я не боюсь увидеть что-то темное и ужасное, когда делаю это. Фактически я думаю, что в последний раз, когда я употреблял грибы, я на самом деле искал чего-то такого. Но, думаю, это способ контакта с самим собой, который ты не можешь использовать в повседневных ситуациях». — Ты говоришь, что у тебя есть девушка. Значит ли это, что well reported поток однодневных гастролей прекращен на время? В первый и единственный раз за интервью чувствуется сопротивление Мэтта Беллами. «Хм… — Он делает паузу, затем раздается взрыв быстрого, нервного смеха. — На это трудно ответить. Я бы не стал комментировать это, если вы не против». — ОК. Был ли ты таким распущенным, как о тебе думали, когда у тебя не было девушки? «Я бы сказал, что…» — Ты знаешь, что сам виноват в подобных толках? «Да». — Когда я впервые встретил тебя на aftershow в Манчестере, ты сказал, что идешь спать — «ясное дело, не один». «Ну, я встречался с одной девушкой 6 лет, где-то с 15-летнего возраста. И когда мы разругались прямо после того, как был закончен второй альбом, целый период моей жизни был довольно-таки… гм… экспериментальным. Я довольно много узнал о другом себе — о том, что вы, наверное, хотели узнать». — И чему же ты научился? «Наверное, настоящей дружбе с членами группы. Это может звучать странно в контексте того, о чем мы говорим, но это правда. Я сблизился с ними — и это, я думаю, действительно важный урок, который я усвоил». Немногие музыканты разделяют мнение, довольно похожее на то, что говорит Мэтт Беллами. Те, кому он нравится, любят его; те, кому он не нравится, ненавидят его. Частично это идет от музыки: MUSE в основном обращаются к слушателям через звук, и на концерте Беллами — по причине собственного дискомфорта — редко произносит больше одного слова тысячам людей, стоящих перед ним. И СМИ преломляют все сказанное и сделанное им, чтобы заполнить имеющуюся пустоту. А пустота эта заполняется имиджем так называемой «рок-звезды». Традиционной, стильной, загадочной рок-звезды. Хотя это только ощущение. Несмотря на то, что одно не обязательно исключает другое, в беседе Мэтт Беллами приветлив и радушен, и это оказывается неожиданностью. Настоящий сюрприз, однако, — это его искренность. Не считая расспросов, относящихся к моногамии, он встречает каждый вопрос — неважно, насколько прямой — без уклонения, умолчаний или возражений. Вот один из самых прямых вопросов: — Тебя достает, когда люди думают, что ты — надутый маленький ублюдок? Тут Мэтт Беллами разражается смехом. «Ну, я понимаю, насколько люди могут быть дезинформированы благодаря СМИ, но мне бы не хотелось думать, что я надутый маленький ублюдок. Впрочем, я выбрал эту форму…» — Кажется, тебе самому это немножко нравится? «Да, возможно. Я должен признать, что быть таким не всегда хорошо, но, думаю, в определенных ситуациях и с определенными журналистами я меняю свое поведение в эту сторону». — Почему? «Ну, порой это люди, которые пытаются заставить вас воплощать в жизнь то, что есть в музыке, — говорит он. — И кое-что в нашей музыке — не все, но кое-что — действительно несет в себе некий выпендреж, и, думаю, это нечто внутри меня. Я не хочу сказать, что этого нет в других людях, но я просто использую это в музыке. Я использую это как инструмент творчества». — Кажется, ты много чего используешь как инструмент творчества? «Думаю, да». При прослушивании записи этого разговора меня поражает, что последнее утверждение не совсем верно. Мэтт Беллами использует не столько какие-то вещи как инструменты творчества — он использует саму жизнь как инструмент творчества. И это занятие — на самом деле не способ достичь чего-то еще, а фактически цель как таковая. Многие музыканты могут раздражать своим навязчивым нарциссизмом и ребячливостью, но существует целая пропасть различий между откровенным самовыпячиванием и подлинной самобытностью. — Не кажется ли тебе, что со временем ты станешь большим оригиналом, Мэтт? «Гм… Я не знаю, что это значит» — Ну, не думаешь ли ты, что ты мог бы превратиться в эксцентричную рок-звезду? «Не знаю. Разве не вам это решать?» Может быть. А быть может, ответы уже здесь, в музыке. В начале нашего разговора Мэтт Беллами предположил, что его настоящее «Я» и звучание MUSE «чертовски близки». Так что внутри этого тихого, вежливого, скромного молодого человека таится нечто резкое, нечто дикое и нечто дерзкое. Познакомьтесь с Мэттом Беллами. Познакомьтесь с MUSE.
Death: Kerrang Magazine - Секс, парни и видео[ Anny Dee Clean @ 2001-06-23 ] “Когда я вспоминаю свои школьные денёчки, мне кажется, что я не полностью был в школе. В смысле, будто моё тело делало определённые вещи, в то время как мой разум обитал где-то в другом месте. Но внезапно я почувствовал себя так, как будто, наконец, сконцентрировался, как будто я увидел какие-то вещи в первый раз. Это очень странно. Я чувствовал себя… новорожденным”. Мэтт Бэллами делится этими мыслями в огромном кресле их тур-автобуса, сам он стоит на голове, воткнув в нос золотую ручку. Если бы это был какой-нибудь другой певец, могло бы показаться, что всё это делается только ради привлечения чрезмерного внимания к своей персоне. Но в отношении Бэллами, это просто демонстрирует его наплевательское “я — центр мира” состояние мыслей на данный момент. В ту минуту, когда вы встречаете Бэллами и его коллег по группе Дома Ховарда и Криса Волстенхолма, вы ощущаете их непреходящее чувство веры в себя, которое приходит вместе с определённым знанием, что ты сам управляешь ситуацией. Их второй альбом “Origin of Symmetry” — самый шумно встреченный британский рок-альбом года. Для констатирующих свою приверженность американским группам “Муз” сейчас дела “в полном порядке”. Их второй альбом “Origin of Symmetry” — самый шумно встреченный британский рок-альбом года. Басист Волстенхолм недавно узнал, что скоро станет отцом второй раз. А прямо сейчас подходит к середине их самый успешный и весёлый европейский тур на сегодняшний день. Действительно, тур настолько весёлый, что один из друганов группы, который просто собирался поприсутствовать на паре концертов, “забыл” вернуться на свою работу (в детское издательство) и быстренько был уволен. Если большинство популярных в Англии групп не известны за пределами страны, “Muse” только что продали все билеты на концерты в залы вместимостью 2,5 тысячи человек по всей Европе. К тому же, факт, что у них на разогреве “Feeder”, группа, чей последний альбом занял 5 место в британских чартах, может дать вам понять, как высок статус девонского трио. Сегодня — шестой из шести скандинавских концертов, “Muse” находится в прекрасном, прекрасном Копенгагене, доме Русалочки, родине известных по всему миру “Tivoli Gardens” (и самых больших. Возможно). Барабанщик Дом Ховард внизу готовит в микроволновке попкорн (есть такой попкорн — его в микроволнуху суешь, и он готовится, причем уже с солью и маслом. Но в России я пока такого не видел. — прим. Сн.), когда начинается наше интервью. Вверху, на задних сиденьях, я говорю Бэллами и Волстенхолму, какой опрятный и чистый у них дом. “А, это потому, что мы впервые едем отдельно от нашей технической команды”, — отвечает Бэллами. “Ну и как вам это?” — “Замечательно, — Бэллами улыбается, его глаза блестят. — Особенно, когда приходится принимать гостей”. А что за гости здесь бывали? “Вам нужно спросить об этом у Дома, — усмехается Мэтт. — Он, конечно, будет отрицать это, но у меня есть видеозапись в доказательство. Однажды я показал эту запись ему, и он не узнал свой собственный член. Он подумал, что это я, поэтому я даже оскорбился”. Да, правильно… “Нет, серьёзно, однажды после вечеринки я захожу в раздевалку, а там очень темно. Слышу какие-то хлюпающие звуки в углу. Ну, я вышел, взял камеру, которой можно снимать в темноте, вернулся и заснял последние десять секунд, как раз когда он кончил”. Есть несколько вещей в жизни, которые я никогда не думал увидеть: падение берлинской стены, перемирие в Северной Ирландии или, например, как британский премьер-министр бьёт человека рыбой. Ну а сейчас на скользящей шкале возникает изображение Мэтта Бэллами, который с энтузиазмом мимикой изображает, как кончает на спину девушки. “В общем, у меня на записи получился „денежный кадр„ (money shot, денежный кадр, в порнушной терминологии — кадр, когда партнёр кончает на тело партнёрши. — прим.пер.), — частит он. — Представляете?“. Прежде чем я могу ответить, Дом плюхается в кресло. Он выглядит сконфуженным раскатами смеха по всему автобусу. “Что здесь происходит?” — спрашивает он, с широко открытыми глазами изображая невинность на своём лице. Честно, я только что задал себе тот же самый вопрос. Прошло три часа. Бэллами, Волстенхолм и Ховард резвятся на солнышке, соревнуясь друг с другом в бросании камушков по поверхности озера. Мы в Кристиании, бывшей военной базе на острове в центре Копенгагена, ставшей пристанищем для самых разных представителей датчан — от панков-анархистов до курящих дурь хиппов, от левых радикалов до злостных уклонистов от налогов. Табличка на входе сюда гласит: “Сейчас вы покидаете The EEC”. Однажды здесь мы наткнулись на здание, выглядевшее как более разрисованный граффитчиками Кэмденский рынок с киосками, торгующими украшениями, однотонными футболками и бонгами. Была, правда, одна большая разница: к нам подошёл не слишком опрятный молодой человек, который сообщил, что в определённых местах этой коммуны фотографировать запрещено. И тогда мы понимаем, что практически в каждом киоске продаётся прямо-таки смущающее своим разнообразием количество лёгких наркотиков. Хотите купить дурь, Непальскую или Марокканскую в Копенгагене? Тогда вам нужно идти сюда. “Мы бывали раньше в Копенгагене, но у нас никогда не было времени заглянуть сюда, — говорит Дом, в то время как его коллеги по группе толкутся у одного ларька, чтобы приобрести целую сумку знаменитых городских галлюциногенных грибов. — Это здорово заводит”. Сегодня точно типичный день для “Muse” в этом турне. Группа не слишком перегружена промоушингом и, соответственно, имеет больше времени для осмотра достопримечательностей в тех городах, куда приезжают. Римский Колизей находится во главе их списка главных достопримечательностей — возможно, потому что каждую ночь в автобусе они смотрели “Gladiator” на DVD. Это также объясняет, почему весь вечер напролёт Бэллами пялится в книгу Оливера Рида. Достаточно трудно как следует поговорить с Мэттом Бэллами. Чувствуется, что беседы с журналистами не входят в список его любимых дел, хотя он вежлив и учтив, но без чрезмерной теплоты. В его уме не сомневаешься, но через некоторое время он отпустит замечание типа “Мужик, который не хочет трахнуть всё, что движется, не настоящий мужик” без следа иронии. Он признаёт, что иногда бывает “довольно унылым ублюдком”, но сегодня, кажется, он выражает детский восторг по поводу всего, что видит. Когда мы прогуливаемся по Кристиании, я рассказываю вокалисту о том, что один мой знакомый считает, будто друзья Мэтта уверены, что успех изменил его. Эти друганы ссылаются на то, что Мэтт сменил e-mail и не отвечает на звонки старых приятелей. “На самом деле, у меня было немного хороших друзей, и большинство из них сейчас со мной в этом турне, — говорит смущённо Мэтт. — Да, я изменил адрес электронной почты, но всё из-за того, что мне стала писать куча людей, которые угрожали убить себя, если я их не трахну. Также я сменил телефонный номер… Впрочем, честно говоря, я просто выбросил свой мобильник после того, как мне пришёл счёт на 1800 фунтов за один месяц. А так получилось из-за того, что мне пришлось за границей отвечать на звонки каких-то незнакомых людей. Я выкинул трубу в воду, а затем позвонил в “Vodafone” и сказал: “Засуньте свой счёт себе в задницу”. Рискуя получить тот же ответ, прошу Мэтта прокомментировать высказывание Келли Джонса из “Stereophonics”, который сказал про него что-то типа “у этого парня голова растёт прямо из задницы, так что он может очень много навонять”. “Ага, я мог бы очень много навонять, — саркастически смеётся Мэтт. — Но вряд ли я смогу навонять так, как Келли Джонс. Ведь он такой крутой. На самом деле, мы отыграли с ним пару концертов, и он был очень мил с нами. Не знаю, чем это я его так обидел. Во всяком случае, из-за этого меня бессонница не мучает”. Сегодняшний зал, “Pumpehust”, привлекает взгляд. Он украшен кактусами, гигантскими белыми шарами и прямоугольными вазонами с цветами, и очень напоминает “Changing Rooms”, в котором Лоренс Льюэлин-Боуэн снимал техасско-мексиканских цыпочек. Соответственно моменту, группа устраивает саундчек, надев высокие сомбреро. Крис бренчит на акустичекой гитаре песенку “Say It Ain’t So” группы “Weezer”, в то время как Мэтт прогуливается кругами по центру комнаты около микшерного пульта, играя рифф из песни “Killing In The Name” группы “Rage Against The Machine”. Сразу же после этого группа немедленно даёт ТВ-интервью. Мы покидаем их на это время. После улыбок перед камерами, Мэтт всё ещё пребывает в озорном настроении. В автобусе он треплется о глубоководном нырянии в Италии и приёме наркотиков в Амстердаме, пожалуй, этого вряд ли можно было ожидать от серьёзного молодого человека, каким все считали Мэтта. Когда я упомянул об этом, певец только пожал плечами и сказал: “Наша музыка и так слишком серьёзна, поэтому мы должны установить определённый баланс”. И замечает, что иногда гораздо легче быть разносторонней личностью. Несмотря на такую искренность вокалиста, некоторые истории явно не были предназначены для моих ушей. Иногда казалось, что сейчас Бэллами готов рассказать о каком-то жареном факте, но прикусывал язык, как только его коллеги по группе начинали подавать ему предупреждающие знаки. Например, когда речь заходит об отношении к восхождению “Feeder”, Бэллами запинается: “Они хорошие парни, мы здорово с ними прокатились. Ммм… Но мы не возьмём их снова. Возьмём мы их снова? Нет, мы точно не возьмём их снова”. Группа становится заметно менее скромной, когда я пытаюсь узнать, как они расслабляются после концертов. “Ага, мы пытаемся запихнуть в душ как можно больше женщин, затем снимаем их на камеру и прокручиваем их вот по этому плохому мальчику”, — говорит Дом, похлопывая по телевизору, стоящему сзади него. “Но сегодня, скорее всего, всё будет очень мило и тихо, — иронично говорит Бэллами. — Мы выпьем по маленькому стаканчику вина и обсудим, что нам нужно исправить в нашем шоу”. Ну, если это называется “тихо”, то меньше всего хотел бы я их увидеть, когда они соберутся оттянуться по полной. То, что творится в тур-автобусе “Muse” после принятого на ура шоу, можно назвать как угодно, только не тишиной. Второй альбом “Rage Against The Machine” гремит из стерео, текилу и волшебные грибочки передают друг другу, они находятся в полном распоряжении тех, кто сейчас в автобусе. В туалете сидит датская девчонка, её штаны болтаются у неё в районе лодыжек. Наверху шесть самых привлекательных из когда-либо виденных мной женщин увиваются за участниками группы и техперсоналом. Мы знали, что здесь будет полный бардак, когда услышали днём, как один из персонала говорил трём возмутительно красивым исландским блондинкам, что сегодня вечером будет устроено соревнование: кто снимет на видео самый отвязный сюжет. Но это? Крис, признанный мастер группы по коктейлям, смешивает водку с текилой с вишнёвым соком в шейкере, в то время как Мэтт заводит интимное знакомство с двумя — да, их двое! — новыми друзьями. Парочки начинают разбредаться, а Дом берёт камеру, направляет на меня и велит мне поклясться, что я абсолютно ничего не видел. При этом подразумевается, что если я напечатаю что-нибудь такое, что выставит группу в неприглядном свете, они подадут на меня в суд. Я бы хотел поведать вам все смачные детали, в самом деле, но правда в том, что когда в автобусе на задних креслах стало жарковато, я удалился с извинениями и смущением на лице. Момент, когда руки начинают исчезать под юбками, — хороший сигнал, что в моём присутствии больше не нуждаются. Я только скажу, что если вам когда-нибудь попадётся запись под названием “Muse: оттяг в Копенгагене”, знайте, что по сравнению с ней видео Памелы и Томми — просто какая-то образовательная программа. Перед моим уходом Мэтт отрывается от своих прямо сейчас готовых к свадьбе исландских собеседниц и вскакивает с улыбкой на лице. “Понимаете, это как бы наше время, — усмехается он. — Это ничего не имеет общего с нашей деятельностью как группы. Это просто то, что мы можем сделать с нашими жизнями. Ведь это, возможно, лучшее время в нашей жизни. И было бы просто глупо с нашей стороны не воспользоваться этим, — Мэтт смотрит на окружающих и улыбается слегка виновато. — Мм… Отнеситесь к нам снисходительно, хорошо? — он смеётся. — Это ведь просто… развлечение”.
Death: Kerrang! - Агония и экстаз[ Белка, редактирование: Scorpie @ 2004-10-06 ] В 2004 году MUSE стали крупнейшей британской группой, но одновременно пережили личную трагедию. Мы присоединились к ним в Австралии, чтобы поразмыслить о смерти, мечтах и о будущем. Но сначала нечто очень срочное, чему стоит уделить внимание… “Мне нужно… Я пошел в туалет!” Мэтт Беллами — человек страдающий. Негромкое урчание, которое началось у него в животе несколько часов назад, теперь достигло сейсмических масштабов, и если бы фронтмен MUSE не нашел сортир в течение ближайших 15 секунд, последствия извержения вряд ли оказались бы приятными для кого бы то ни было в радиусе двух миль. Дом Ховард и Крис Волстенхолм просто наблюдают и улыбаются. Остальные 2000 людей, однако, не очень хорошо понимают, что все это значит. Мэтт Беллами, знаете ли, сейчас на сцене, как раз в середине концерта. Или, по крайней мере, был до того, как ринулся за кулисы, бросив барабанщика и басиста сочинять импровизированное оправдание его поспешного бегства. “Вчера вечером я съел хреновую козлиную ногу, — объясняет он публике по возвращении. — И от этого чуть не сдох!” Час спустя, когда группа отдыхает в своей крошечной гримёрке, заваленной всем подряд — три коробки пиццы лежат нетронутые рядом с блюдами, наполненными фруктами, печеньем и чипсами, банки с напитками и пивом валяются на земле, огромный переносной гардероб со встроенным телевизором и стойкой для X-box в углу — у Мэтта Беллами все еще продолжаются катаклизмы в животе. “Серьезно, я съел целую козлиную ногу в Аргентинском ресторане, — стонет он, показывая её размеры, как рыбак, описывающий сорвавшуюся с крючка рыбу. — Приходилось держать ее обеими руками, и я думаю, она все еще выкидывает штуки там, внутри. Как только мы закончили, я опять убежал!” Несмотря на это, атмосфера в комнате жизнерадостная и пульсирующая. Концерт был хорошим; если верить Дому, все шоу в театрах таковы. “Ты скорее всего будешь слегка расслаблен, если выступаешь на такого рода концертах, — соглашается Беллами. — А когда шоу становится действительно большим, ты начинаешь контролировать такие вещи и держать их в секрете, потому что знаешь, что должен справиться с этим, в то время как на маленьких концертах ты можешь…” “Пойти покакать!” — прерывает Волстенхолм, в то время как гримёрка разражается смехом. “Да! — хихикает вокалист. — А если бы это был концерт на большой площадке, мне пришлось бы надеть подгузник!” В Аделаиде сегодня идет дождь. Прозванный городом церквей — как в догадываетесь, за их распространенность здесь, — и занимающий пятое в стране место по величине город, он является одним из самых красивых в Австралии. Зеленые парки пронизывают каждую квадратную милю, даруя городу необыкновенную атмосферу покоя, несмотря на то, что здесь живет больше миллиона человек; его классическая архитектура придает ему оттенок роскоши. MUSE прибыли сюда прошлым вечером, и им почти не удалось поспать. Время приближается к 1.30 дня, и Крис прогуливается в фойе пятизвездочного Hyatt Regency, с мраморными полами и золотом обстановки, где воздух кажется густым от запаха денег — он объясняет, что из-за сбившихся биоритмов не мог заснуть до 7 утра, а просмотр ’Starsky and Hutch’ в 5 утра помог убить скуку. Дом Ховард и Мэтт Беллами появляются вскоре после него, говоря то же самое, хотя надо признать, что буйные ночи в Перте, когда они приехали в страну несколько дней назад, тоже не способствовали хорошему самочувствию. Когда они занимают место на коричневом вельветовом диване в углу бара и заказывают еду и напитки — Беллами берет многослойный бутерброд, а Ховард — салат “Цезарь”, тогда как Волстенхолм соглашается на апельсиновый сок — вам и в голову не пришло бы, что вы видите группу, которая пробыла в разъездах почти год, самый бурный год их карьеры. Невзирая на сбившиеся биоритмы, трио, кажется, пребывает в хорошем расположении духа и с энтузиазмом рассказывает о своем концерте в Перте, на который все билеты были распроданы (“Мы играли в том же самом клубе три или четыре года назад, и там было около 10 человек”, — улыбается Доминик Ховард), и о том, что Волстенхолму удалось отыграть полностью все шоу впервые после того, как он сломал руку, играя в футбол во время тура с The Cure на августовском Curiosa festival в Соединенных Штатах. “Это было немного неудобно, просто я не могу сгибать запястье, — говорит он, закатывая рукав рубашки, чтобы показать фиолетовый гипс. — Есть несколько довольно трудных песен, где мне приходится держать бас по-другому, но на это можно почти не обращать внимание”. Что происходит, когда ты ломаешь руку в середине крупного тура? Это должно было вызвать серьезную панику. “Несколько дней было смятение. Сначала я не понял, что произошло. В ту ночь я лег спать и не слишком-то думал об этом. Но потом проснулся среди ночи, рука опухла, и я не мог ей пошевелить”. “Я помню ту ночь, — вздыхает Беллами. — Я просто услышал: “ааах, оооох, чёрт возьми!”, отдернул занавеску кровати и увидел раздетого Криса, бродящего по коридору взад-вперед со словами: “оооо, моя рука” — и почувствовал: похоже, что-то случилось. Я просто сидел в постели и всю ночь повторял: “Господи, мы в пролете, в полном пролете!” “Но мы все побывали в такой ситуации”, — пожимает плечами Ховард. “Перед этим был концерт в Турине, и он швырнул в меня гитарой и угодил мне в руку, — говорит барабанщик. — За год до этого я получил гитарой по лицу, был сбит с подмостка; я открыл глаза и увидел, что со ступеньки капает кровь. У нас у всех были порезы и ушибы, сломанные конечности. Может, нам следует немножко успокоиться”. Что вы говорите друг другу за сценой, когда вас только что треснули гитарой по голове? “Мы все прикалывались над ним, потому что ему пришлось спустить трусы и получить укол в задницу от какой-то женщины, — хихикает Беллами без тени сочувствия. — Было довольно забавно. Это стоило бы зафоткать!” Если 2004 год и запомнился чем-то, так это повышением MUSE до уровня музыкальной премьер-лиги. Выступление трио в качестве хэдлайнеров в Гластонбери подтвердило их статус настоящих мегазвезд в Великобритании. “Концерты были на самом деле удивительные, — кивает Дом Ховард. — И размер концертов… Мы нервничали по поводу всего, что сделали. Мы не знали, вытянем ли это, но я думаю, что у нас получилось”. Скажите группе, что должно быть довольно странно, что MUSE теперь оказались в той же лиге, что и другие хэдлайнеры Гластонбери — сэр Пол Маккартни и Oasis, — и Мэтт Беллами просто засмеется. Однако профессиональный триумф не был ограничен пределами Соединенного Королевства. Каждое шоу в этом австралийском туре распродано — несколько дней спустя после нашего интервью группа будет награждена платиновыми дисками за Absolution, их первый альбом, который достиг такого статуса, — и атака группы на Соединенные Штаты наконец началась всерьез: вначале набегами на переполненные клубы в апреле-мае, затем в Curiosa tour тремя месяцами позднее. Было также достаточно выдающихся моментов вне сцены. Спросите группу о лучших воспоминаниях за последний год, не о концертах, но связанных с MUSE — концерты всегда на первом месте, — они расскажут вам о том, как летали на вертолете в Большой Каньон однажды утром после того, как вылезли из казино в Лас-Вегасе, только Беллами всю дорогу было плохо, так как Ховард подначивал пилота “устроить что-то вроде американских горок”; они расскажут вам о некоторых прекрасных пляжах, которые повидали; они расскажут вам об играх в покер с Робертом Смитом из The Cure, в которых Беллами обобрал родоначальника готики на 400 баксов; и еще они расскажут вам о том, как веселились во время Curiosa tour, поскольку им не приходилось напрягаться так, как хэдлайнерам, а вместо этого можно было отыграть 30-минутный сет в полдень, а потом опять гулять по полной. Но, как скажет вам тот, кто следил за тинмутским трио, 2004 год стал чем угодно, но только не спокойным плаванием. Пожалуй, на каждой вершине случалось большое горе или по меньшей мере была сломана кость. Самый печальный пример такой двойственности — это вечер 27 июня, когда MUSE были хэдлайнерами в Гластонбери. Шоу стало, по единогласному мнению группы, одним из лучших за всю их карьеру. Ховард говорит, что “это был изумительный опыт”, что концерт “был на самом деле охренительным” и что “чувствовалось, что мы это вытянули. Мы начали шутя и закончили небольшой встряской”. Однако через несколько часов после того, как они сошли со сцены, отец барабанщика, Билл Ховард, скоропостижно скончался от сердечного приступа, будучи всё ещё на территории фестиваля. Это событие было самым трагическим за весь сумасшедший год. “Не думаю, что кто-то из нас переживал такие крайности за такой короткий промежуток времени, — вздыхает Вольстенхолм. — Было довольно тяжело перейти от такой вершины к такому горю”. Как вы справились с этим? “Я думаю, дело просто в том, чтобы оставаться вместе — в этом весь секрет”, — предлагает свой рецепт Беллами. “А еще двигаться вперед, — добавляет Ховард. — Если вы внезапно прекращаете то, что делали, и надолго останавливаетесь на одном месте — думаю, вам может стать тяжело. Когда вы постоянно двигаетесь, и вокруг вас происходит много изменений, это помогает справиться со всем”. Но, Дом, должна же была какая-то часть тебя просто захотеть остановиться, свернуться где-то в клубочек и спрятаться. “Ну, это было, и это происходило какое-то время. Просто проводить время с семьей и все в таком роде, это было.” Но не очень долго… “Это было около недели, — говорит Беллами, выручая своего друга. — И концерты, которые проходили у нас в это время, были единичными: один концерт мы отменили, а два концерта на выходных ты (Ховард) решил, что хочешь играть, а потом по-любому было еще около недели отдыха”. Что заставляет вас продолжать, когда случается что-то подобное? “Самое основное, думаю, — это сознание, что есть люди, которые хотят видеть тебя, — считает Беллами. — И что эти люди купили билеты на твой концерт, и ты будешь не очень хорошо себя чувствовать, если просто обломаешь их. Это такое чувство, которое ты можешь получить только от пребывания на сцене, перед толпой людей; это и есть чувство, которое заставляет тебя продолжать”. “И еще мы все из одной школы, из одного города, — добавляет он. — Я думаю, между нами существует близость и понимание, которые помогают справиться с такими вещами”. Как повлияла смерть отца Дома на группу? Это сблизило вас? “Безусловно, как группу и как друзей”, — кивает Ховард. “Да, мы проводили время с Домом, и мы вернулись в Девон, чтобы быть с ним, — говорит Беллами. — Всякие такие вещи — травмы или что-то еще — помогают осознать, как тебе повезло, и ты наслаждался теми счастливыми моментами, которые у тебя были”. “И это такие вещи, которые заставляют тебя задуматься над тем, что ты имеешь, и по-настоящему оценить это, — добавляет Ховард. — Просто взглянуть на это по-новому и радоваться тому, что есть, по-настоящему ценить жизнь — ведь она так коротка”. Смерть твоего отца затмила Гластонбери? “Даже хотя это был одновременно лучший и худший день в моей жизни, это всё равно был изумительный концерт, — отвечает Ховард. — И я по-прежнему помню его именно таким”. Еще час — и MUSE на пути к Thebarton Theatre, где они будут играть вечером. Хотя еще только три часа дня, внушительная очередь уже растянулась от дверей театра вдоль по дорожке; многие сидят здесь, в сырости, с 8.30 утра. “В этом есть что-то особенное — в том, как их песни звучат вместе, — говорит 18-летняя Роми Грэхам, которая к моменту, когда откроются двери, простоит в очереди 10 часов. — Просто это действительно прекрасно, и они так красиво сочетаются. И у Мэттью Беллами невероятный голос”. В здании театра, рассчитанного на 2000 мест, — прославленном скорее как community hall, нежели как прелестное и грандиозное место, если судить по названию, — техническая команда группы вовсю трудится над сооружением сцены, привычно настраивая барабаны один за другим, проверяя еще, и еще, и еще раз. Даже при свете дня подготовка сцены для MUSE — это впечатляющее зрелище: внушительная коллекция стальных подмостков и решеток под уму непостижимым лабиринтом управляемого компьютером освещения. С левой стороны сцены — гордость и радость Мэтта Беллами, неуклюжее сооружение, которое выглядит как маленький космический корабль, но на самом деле это клавишные, встроенные в металлический каркас, в который вкраплены ряды огоньков, вспыхивающих каждый раз, когда Беллами касается клавиш. Это просто одна из маленьких слабостей, которую позволил ему успех группы. “Эта идея преследовала меня долгое время, еще с тех пор, как я увидел ’Close Encounters Of The Third Kind’, — объясняет он. — Нам пришлось поместить туда компьютерного гения и объяснить ему, что нам нужно, — скажем: „Когда я нажимаю вот эту клавишу, я хочу, чтоб загоралось вот здесь,“ — и он просто выслушал это все, потом ушёл в комнату и занялся йогой! Это правда. Он занимался йогой в течение трех часов, затем просто вышел (делает движение руками, как будто кто-то мгновенно что-то собирает) и запрограммировал этот компьютер. Так что теперь у меня есть клавишные, в которых есть встроенный компьютер”. Хотя, глядя на них, вы можете и не подозревать об этом, но MUSE в данный момент занимаются спортом под пинками своего телохранителя и по совместительству инструктора по фитнесу Тони. В первый раз, когда он потащил их в спортзал, как рассказывает Крис Волстенхолм, тур-менеджера группы в итоге вырвало, и басист тоже был недалек от этого. “Ты работаешь на велотренажере 20 минут, и он заставляет тебя каждую минуту крутить педали со всей силы в течение 15 секунд, — жестикулирует Беллами. — Каждый раз, когда я дохожу до третьей попытки, мне кажется, что меня сейчас стошнит”. И что, было уже такое? “Нет, но мне пришлось сидеть в шахте лифта”. Тем же вечером, как только MUSE садятся в гримёрке несколько минут спустя после того, как покинули сцену, смеясь и взволнованно болтая о концерте — на котором, кстати, было 2000 человек, готовых от восторга выскочить из собственной кожи — хотите вы того или нет, но невозможно не заметить, что сейчас они выглядят самыми счастливыми за весь день. Хотя не было ни диких эксцессов, ни бесконтрольного злоупотребления спиртным — в их беседе чувствуется подлинная теплота и эмоциональный подъем, как бывает при встрече настоящих друзей, которые не видели друг друга несколько лет, и совсем не похоже, что эти люди прожили бок о бок последние 12 месяцев. И тогда вы понимаете, что, несмотря все на переломы, несчастья и трагедии 2004 года, пока концерты проходят на ура — эта группа друзей справится с любыми невзгодами. Вы знаете, что когда год подойдет к концу, они вспомнят не о худших событиях, а о своих достижениях. “Я думаю, это будет чувство, что мы достигли многого, — говорит Мэтт Беллами о том, чего ожидает, когда листки календаря перевернутся на 2005 год. — Чувство, что мы сделали это. В конце года я могу сказать, что мы получили наслаждение от всех прошедших концертов. У нас бывали неприятности, но это не имело отношения к музыке. Это вовсе не значит, что мы не получали удовольствия от концертов, это не значит, что нам было плохо”. Он делает глоток красного вина — и секунду выдерживает паузу. “Намного тяжелее принять это. Если у тебя травма или что-то подобное — это просто заставляет тебя сильнее бороться”. По мере того, как 2004 год меркнет и убывает, тяжелые времена для них, кажется, остаются позади. Будущее MUSE начинается сейчас.
Death: Kerrang! - Истина где-то там... [ Белка, редактирование: 13, Asimar, Hyper, Scorpie @ 2004-12-15 ] Будучи друзьями в течение 10 лет, трое членов MUSE знают друг друга насквозь. Или думали, что знают, пока не столкнулись с нашей последней жестокой техникой допроса… Пятые точки участников MUSE утопают в мягкой обивке, в то время как сами они потягивают кофе и заказывают еду в Bartok’е на Chalk Farm Road в Кэмдене (район Лондона — Scorpie), стильной дыре с особой атмосферой, в которую часто заходят промочить глотки и которая сегодня была милостиво открыта именно по случаю их визита. В этот яркий, оживлённый полдень прохожий вряд ли, судя по их поведению, заподозрит, что господа Беллами, Волстенхолм и Ховард, вернувшиеся на родину после очередной небольшой порции концертов в США, должны вскоре дать самые большие за всё время их карьеры концерты в лондонском двадцатитысячном выставочном центре Earl?s Court. Перед тем, как им принесут ланч, троица устраивается, чтобы выполнить данное им задание, которое заключается в том, чтоб задавать друг другу всякие дьявольские вопросы. Эти вопросы, возможно, были подготовлены первоклассным психологом и построены так, чтобы искусно проникнуть в самую глубину сердец и душ Мэтта, Дома и Криса. А может, они были в спешке придуманы в последнюю минуту в этом самом журнале. Дом и Крис остаются расслабленными, в то время как Мэтт начинает рваться в бой и должен быть сдержанным в словах, дабы не погружаться в свое “зеркало истины”. “Кто написал эти вопросы?” — вопрошает Мэтт. — “А, какая разница!” Наконец он пожимает плечами, прежде чем начинают звучать ответы. “Кто первый?” Вы, сэр. Крис: Мэтт, ты когда-нибудь забраковывал какую-нибудь песню из-за того, что она казалась тебе чересчур попсовой? Мэтт (смеется): Нет. Из-за этого — никогда, нет. Я до сих пор не думаю, что мы даже вначале касались чего-то такого, что было бы похоже на то, что, говоря языком прошлого, считалось попсовым. Мэтт: Если бы я ушел из группы и вы могли бы выбрать кого-нибудь известного, чтобы заменить меня, то кто бы это был? Дом: Джимми Хендрикс. Я думаю, это любимый гитарист Мэтта. И мой. Плюс, он бы подошел для трио. Это было бы здорово. Дом: Ты когда-нибудь подглядывал за мной, когда я вытворял что-нибудь неподобающее, и при этом ничего не говорил мне, чтоб не смущать? Мэтт: Хммм, хороший вопрос. Уверен, кое-что такое было. Хммм. Дом: Однажды ты видел, как я трахаюсь. Мэтт: Это правда, на самом деле: я вошел в комнату и заснял его на камеру ночного видения. А, знаю — однажды я видел, как он мажет лицо увлажняющим кремом. Крис: Что б вы сказали, если б я сказал, что придумал имидж в стиле Кiss и хочу воплотить это на сцене? Мэтт: Я бы сказал что сейчас самое время для этого! (Смеется) Самое время, чтобы перенести это на новый уровень, я бы сказал. Я ждал, что кто-то из них придумает что-либо подобное. Я бы был очень счастлив, да. Но я знаю, что эти двое никогда бы не осмелились. Крис: Думаю, я бы, наверно, осмелился, но насчет Kiss не знаю. Мэтт: Как вы относитесь к тому, что я привлекаю к себе все внимание и обожание? Мэтт: Я вообще не привлекаю! Чушь. Фигня. Бред. (Выбрасывает карточку с вопросом, выбирает новую.) Мэтт: Если б я хотел записать сольный альбом, насколько бы это заинтересовало вас? Крис: Если б я мог там играть на басу, было бы здорово. (Смеется) Дом: Кто из нас нуждается в визите к психоаналитику и почему? Мэтт: Я думаю, у всех нас бывали скрытые намерения [посетить психоаналитика]. Я никогда не обращался к психоаналитику, хотя моя девушка — психоаналитик. Ну, не профессиональный пока, но, возможно, она им будет. Мэтт: Есди б вам пришлось выбирать маскарадный костюм для меня, что бы вы выбрали — бэтмэна, супермэна или чудо-женщину? Крис: Бэтмэна. Мэтт: Мрачно. Я не мрачная личность, я — свет в вашей жизни. Дом: Ну, я бы сказал — чудо-женщина. Мэтт: Вот таким он хотел бы меня видеть. С тех пор, как я узрел его без трусов, когда ему делали укол в задницу, между нами проскальзывает какая-то странная энергия. (Смеется) Определенно что-то подозрительное. Дом: От каких моих жалоб вам становится тошно? Мэтт: Когда ты жалуешься на то, что я опаздываю. Крис: Когда увеличивают звук на хэтах. Это маленькие дурацкие штучки на ударной установке. Мэтт: На самом деле, он не так уж много ноет, правда? Дом: Да? А я думал, что я нытик. Крис: Кто хуже всех дерется? Мэтт: Если ты маленький, вроде меня, тебе придется делать что-то другое. Если у тебя нет физической силы, тебе придется использовать оружие. Это не значит, что я дерусь, как девчонка, — это просто значит, что я буду использовать любую вещь, которая окажется у меня под рукой. Дом: На самом деле я думаю, что я дерусь хуже всех. Однажды я съездил одному парню по лицу и думал, что я выгляжу по-настоящему устрашающе, а он просто повернулся, взглянул на меня и завалил на пол одним махом. Было довольно-таки неприятно. Так что — да, скорее всего, я был бы побежден, но я бы упал, вцепившись зубами в чью-нибудь ногу. Мэтт: Что вы думаете о моем стиле одежды? Дом: (смеется): Довольно-таки яркий сейчас. И противоположный… блестящим штанам и сверкающим рубашкам. Мэтт: Мэйк-ап, блестящие брюки. Старые добрые времена. Я скучаю по всему этому. Дом: Что самое плохое в том, чтоб жить в одном тур-автобусе со мной? Мэтт: Вся твоя возня. Его электрическая зубная щетка и полоскание для рта просто выводят меня из себя. Это просто достает. Что касается меня, это напоминает мне, как я неопрятен. Крис: Если бы перед нами приземлился космический корабль и открылся бы люк — кто из нас был бы настолько сумасшедшим, чтобы подняться на борт? Дом: Я был бы там. Крис: Я б хотел сначала посмотреть на инопланетян. Мэтт: Я бы не пошел в одиночку, но если б я знал, что мы все идем, — я был бы счастлив пойти первым. Мэтт: Считаете ли вы, что я симпатичный парень? Мэтт: Это нелепо. Я не могу задавать такие вопросы. (Выбрасывает карточку с вопросом и выбирает новую) Мэтт: Часто ли вас узнают, когда вы идете по магазинам? Дом: Все время — они думают, что я Мэтт! Мэтт: Правда? Дом: Честное слово, меня действительно узнали пару дней назад в HMV (музыкальный магазин — Scorpie) в Айслингтоне (район Лондона — Scorpie). Крис: Меня однажды узнали в Co — Op. Мне пришлось расписаться на маленькой квитанции. Крис: Моя самая раздражающая привычка? Мэтт: Пуканье. Я могу узнать тебя по пуканью — по запаху и по громкости. Дом: Если я нахожусь в номере отеля на два этажа выше него, я все равно его слышу и думаю: ’О Боже!’. Он ужасно громкий. Мэтт: Если б у меня были проблемы с гигиеной, вы бы сказали мне? Дом: Я тебе каждый день говорю (смеется). Прими душ. Почисти зубы. Мэтт: Правда, правда. Дом: У кого из нас дома самая лучшая коллекция фильмов? Мэтт: У Криса. У него есть все фильмы про Бонда. Крис: На видео и DVD. Я стараюсь покупать около пяти DVD в неделю. Крис: Что самое плохое в том, чтобы быть в MUSE? Мэтт: … Крис: … Дом: … Мэтт: Наши официальные счета. Деловая сторона. Это сложно. Никому б не пожелал. Мэтт: Есть ли песня, которую вы ненавидите или ненавидели, играя живьём? Дом: Эээ, нет. Крис: Я чувствовал себя некомфортно, играя Blackout, потому что я никогда не играл на клавишных до этой песни. Они заставили меня научиться, но я не был клавишником. Я бывал слегка раздражён, когда начинал это, но сейчас мне намного проще ее играть. Мэтт: Для меня это могла бы быть песня под названием Cave. Она была на нашем первом альбоме, но это, кажется, самая старая песня из всего, что мы когда-либо делали. Это было сочетание, во-первых, того, что она старая, и, во-вторых, в вокальной партии был кусок, в котором мне приходилось очень долго держать одну ноту. Слишком долго. Иногда ещё встречаются странные люди, которые хотят слышать её на концертах. Жуть. Крис: Кто самая большая сука? Дом: Самая большая — Мэтт, а мы — его суки. Дом: Если меня в задницу ужалит ядовитая змея, будете ли вы отсасывать яд? Мэтт: Я был бы более чем счастлив сделать это. У меня есть опыт в медицине — я проходил курс первой помощи. Я могу реанимировать человека, делая искусственное дыхание, рот в рот, всякие такие вещи. Если у вас артериальное кровотечение, я могу остановить кровь; наложить повязку на бедро, затянуть ее до офигения, встать на нее и заорать: “Заткнись!” А вы в курсе, видя всякие такие душераздирающие моменты в фильмах, что на самом деле вы не сможете вернуть человека к жизни, делая это? Все, что вы можете, — это поддерживать жизнь до тех пор, пока не подключится кто-нибудь с электродами. Вы в основном разгоняете кровь по телу, чтобы оно жило; вот все, что вы делаете. Утонувшие — это другое, если кто-то захлебнулся, вы можете просто вдохнуть воздух в легкие, и, может быть, он сможет прокашляться и выплюнуть воду. Ах да, яд; я не настолько продвинут, но я бы попробовал. Дом: А если бы она ужалила меня за перец? Мэтт: Тогда бы я дал тебе умереть. Крис: Кто из нас самый прижимистый? Мэтт: Дом. Хотя это зависит от того, что вы имеете в виду (смеется). Дайте мне подумать. Эээ… Если честно, я думаю, мы все чертовски добры в этом плане. Мы всё довольно щедрые. И — да, мы занимаемся благотворительностью. Но нам не нравится говорить об этом. Мы обычно просто отдаем деньги в Oxfam, вот. Мы не бегаем вокруг, вопя (орёт дурным голосом): ’Ооо, посмотрите на меня’. Библия говорит, что если ты хвалишься этим, это уже не в счет. Ну вот, я только что похвастался и все испортил. (Смеется) Дом: Кто из нас лучший спортсмен? Мэтт: Крис. Крис: Раньше я бы согласился, но теперь я упал и сломал запястье, играя в футбол на бетонной площадке; так что я не могу быть таким уж хорошим спортсменом. Крис: Если бы я развил сверхвозможности, я бы использовал их для добра или во зло? Мэтт: Немножко и того, и другого. Дом: Думаю, ты бы, наверное, прикалывался. Мэтт: В контакте ли я со своей женственной стороной? Мэтт: На самом деле это не мой вопрос, я стащил его из стакана Дома. Дом: В контакте со своей женственной стороной? Эээ… Да и нет. Ну, я хочу сказать, да, но в то же время… нет (смеется). Мэтт: Почему, что ты имеешь в виду? Дом: Ну, например, ты как раз в контакте, потому что носишь женскую одежду. Мэтт: Разве? Дом: Тем не менее, когда я попытался поцеловать тебя, тебе это не понравилось.
Death: Keyboard Magazine - Innocence and Absolution [ Robbie Gennet, перевод: ~Lilo и E.K. @ 2005-06-15 ] Смешивая врожденный талант к мелодии и гармонии с притягательной таинственностью и повествовательным талантом, Мэтт Беллами выдвигает пианино на передний план. Свет тускнеет в Phoenix?s Marquee Theater и толпа ревет в предвкушении, лишь только силуэты трио вырисовываются на сцене. Как только прозвучали первые аккорды “Apocalypse Please”, публика поет, опережая, в полном восторге. Для английской группы Muse, поклонение толпы не является неожиданностью, но до сих пор высоко ценимо. Их третий альбом, Absolution, имел мировой успех, который привел к увеличению числа слушателей. Muse — очень сильное трио, и ту третью часть сцены, которая принадлежит Мэтту Беллами, занимают его гитара и синтезатор; последний возвышается как стальная пирамида, рядом с барабанной установкой. В то время как он наяривает на своем Kawai MP9500, контролируемые цифровым интерфейсом, огни на внешней стороне инструмента создают визуальное представление, которое соответствует его страстной манере играть. Он в равной степени одарен и как гитарист. Чистая энергия, которой он дает волю через оба инструмента, в сочетании с его ослабляющим вокалом и лирикой, оставляет фанатов изумленными и восторгающимися тем, что три человека могут создать такой внушительный звук. Тем не менее они начинали не думая о таком успехе. Бэллами описывает ранние дни группы как дни любых обычных школьников, которые образуют группы и играют, чтобы разбавить скучную жизнь в маленьком городке. Сначала он просто играл на гитаре в группе, играл сочетания оригиналов и каверов. Они образовали группу под названием Rocket Baby Dolls. Бэллами описывает их: “Выглядящие как The Cure, но звучащие как Rush. Считайте это прогрессивной готикой”. Главным образом это была инструментальная группа, но после победы в конкурсе “Битва Групп”, получив хорошие отклики судей, они начали больше обращать внимание на написание песен. “Мы написали сотни песен” говорит он, “но такого не было, пока мне не исполнилось 18 или 19 когда я начал самовыражаться больше и быть более уверенным для этого. Вокалистом я стал по умолчанию. В то же время было некруто петь фальцетом из-за Нирваны и тому подобному. Хотя мы видели концерт Джефа Бакли, а он не боялся быть мужчиной с высоким голосом. Я думаю, это помогло мне раскрыться и не бояться использовать более выразительный и эмоциональный стиль вокала”. Некоторые утверждают, что Бэллами достиг вершин мастерства как писатель, певец и музыкант, а растущие армии восхищающихся фанатов являются доказательством его хорошо-сделанным мелодиям и приемам. Пока Muse продолжают мировой тур и завоевывают все большее признание, Беллами и его группа получают удовольствие от поездки и низкопоклонства. Но в душе эти три парня из крошечного городка Тинмут полностью поглощены музыкой, и это видно. Keyboard Magazine проник за сцену Marquee, где Беллами рассказал нам историю Muse и раскрыл кое-какие черты группы и рабочих приемов. Какова история с пианино? Пианино было первым инструментом, на котором я по-настоящему играл. У меня не было каких-либо уроков и, хотя я играл с пяти лет, я не заинтересовался по-настоящему, пока мне не исполнилось 11. Мой отец обычно играл много блюза, Ray Charles и Stevie Wonder. Ray Charles был первым, кого я заметил. Я привык играть левой рукой “как вздумается” в стиле буги-вуги. Я потратил кучу времени, отрабатывая этот метод, практикуя левой рукой одно (вести мелодию) и пытаясь играть аккорды правой рукой. Я принял участие в конкурсе талантов и сыграл соло версию этого кусочка и выиграл. Мой старший брат запихнул меня на этот конкурс талантов и хотя я слишком сильно нервничал, я сделал это. Это привело к тому, что я захотел давать концерты и быть в группе. Когда я впервые пришел в группу, мне было 13 или 14, я не играл на пианино около 6 лет, потому что увлекся гитарой. Так было до тех пор, пока мы не начали записывать первый альбом, Showbiz, в котором я вернулся к пианино. Мы работали над песней Sunburn, в общем-то бренчащей гитарной песенкой. Она звучала немного слабовато, но т.к. это была одна из моих любимых песен, я захотел сделать так, чтобы она звучала хорошо. У Джона Леки нашего продюсера появилась идея сыграть гитарную партию на пианино. Впервые за последние годы, я сел за пианино и потратил два или три дня, только практикуя Sunburn, хотя это довольно простая вещь. Когда мы записали ее, она звучала немного похоже на саундтрек Philip Glass. Я думаю, после этого я решил вернуться к пианино. С тех пор я двигался в противоположном направлении и опять начал интенсивно играть на пианино, а гитара стала прерогативой живых выступлений. Я бы сказал, что 70-80 процентов песен, которые я написал с того момента, написаны на пианино. Хотя, выступая, играю некоторые из них на гитаре. Даже такая песня как “Stockholm Syndrome” была написана на пианино. Я обнаружил, что на пианино легко находить интересные аккорды. Особенно из-за того, что во многом из того, что мы делаем, гитара и бас гармонируют, я не просто играю мощные аккорды, а Крис [Волстенхольм, басист] не просто играет грубые ноты. Какую музыку ты слушал для вдохновения? Я стал увлекаться классической музыкой и такими людьми как Philip Glass. Я слушал все это и понял, что мне не нравиться “настоящая классика” где-то 1750 годов, такая как Моцарт и все в таком духе. Но музыка Philip’a Glass’a таит в себе много загадок. Это было началом моего исследования этой стороны музыки, такой абстрактной природы музыки, в которой нет слов и заголовка. В музыке Рахманинова, Шопена есть тайна, она гораздо более абстрактна и гораздо лучше развивает воображение, я думаю. Для меня это было чем-то, что я никогда не находил в музыке. Тогда мне было 19 или 20. То есть вместо того, чтобы заучивать отдельные произведения, ты впитывал ее особенности? Да. Я знал, что было слишком поздно для меня подняться до такого уровня техники, чтобы играть такие вещи. Но я просто хотел попробовать и внести в группу такого рода загадку. Но иногда получался эмоциональный резонанс с историей (со временем), что получалось нечто, что могло существовать 200 лет назад. Я думаю, это чуть-чуть стало прослеживаться на втором альбоме, OOS, ну и на новом альбоме тоже. Я не знаю как далеко мы можем зайти с этим. В паре песен, над которыми я сейчас работаю, прослеживается это направление. Есть одна песня со второго альбома, в которой это действительно проявляется, это песня Space Dementiа. Мне всегда хотелось создать такую heavy-рок песню, в которой было бы только пианино без гитары. Думаю, у нас это получилось еще раз в “Butterflies and Hurricanes” на новом альбоме. Я пытался добиться классического стиля игры на пианино, который бы звучал тяжело и работал бы с басом и ударными. Через всю песню проходит этот механический барабанный ритм, а затем в середине сменяется на романтический, мягкий немного таинственный. Когда вы писали “Butterflies and Hurricanes,” вы осознанно пытались сделать такой перелом, или это получилось само собой? Это было частью общей идеи. Я написал ее на пианино и на самом деле не знал, как мы сможем добавить сюда бас и ударные. Стиву Райку удалось добиться такого напряженного, многословного фортепианного звучания в его произведении “In C”. Я хотел сделать так, а затем внезапно сменить чем-то по-настоящему эмоциональным. Что-то в этом роде, контраст между двумя частями. Проблема была в том, чтобы заставить это звучать с басом и ударными. Многие из написанных тобой песен не обладают нормальной структурой песни. Что вдохновляет тебя писать, выходя за рамки? В мире рока Queen выступают хорошим примером сочетания гитары и пианино в написании песен. Я думаю здесь можно найти больше необычных аранжировок и построений аккордов. В душе я хочу делать больше тяжелой роковой музыки, но в то же время, меня гораздо больше привлекает пианино. Думаю, это автоматически приводит к чему-то неожиданному. Также Smashing Pumpkins, хотя они не базируются на пианино, я всегда находил их аранжировки интересными, как на альбоме Siamese Dream. Что касается гитары, мне нравятся Rage Against the Machine и Jimi Hendrix. Но в случае с пианино, я люблю Ben Folds, но для меня это совершенно другой стиль музыки. Мне нравится низкое, тяжелое звучание пианино в “Jackson Cannery.” Это заставляет меня понимать, что если вы хотите добиться тяжелого звучания, вам нужно играть низко и взять какой-нибудь внушительный аккорд. Как вы пишите? Обычно вначале я пишу музыку. Я всегда пытаюсь найти такое строение аккордов, которое я не использовал раньше. Это первое на что я обращаю внимание. Я пытаюсь найти такую структуру аккордов, которая заставила бы мелодию литься автоматически. Это обычно вдохновляет на слова. Слова приходят очень легко. Я думаю, если вы стараетесь изо всех сил написать слова к фрагменту музыки, наверное, эта музыка не очень-то вас и вдохновляет. В песне “Apocalypse Please” с Absolution, аккорды были такими эпическими, но несмотря на это, слова просто вылетали. Лирика никогда не была теми словами, которые я ожидал спеть. Но поиски в первую очередь такого рода странных аккордов, вдохновили меня сказать что-то. Слова меняются от момента написания и до записи? Иногда. Бывает, есть одна часть, и вы знаете, что там должны быть именно эти слова, и вы стараетесь изо всех сил заставить звучать оставшеюся часть песни вокруг этих слов. Будет две или три мелодии, которые бы описали суть, а затем вы пытаетесь заполнить паузы и заставить все вместе звучать. В большинстве песен я довожу до конца мелодию, а затем вставляю две или три рок-мелодии. Все обычно готово, когда песни звучат абсолютно естественно. Паузы — это проблема. Не бывает так, что иногда, когда ты пишешь мелодию, значение понимаешь не сразу, а только спустя месяцы или годы? О да, такое случается, обычно во время написания я не всегда знаю, о чем лирика. Позже все становится настолько очевидным. Вы когда-нибудь писали слова только для рифмы, но тем не менее потом понимали, что сказали что-то глубокое? Рифма в каком-то смысле подвергает риску природу истинной поэзии и слов. Я думаю то, что вы достигаете рифмой-это то, что вы связываете слова и музыку, что может иметь более сильный эффект чем просто слова отдельно. На сцене у вас есть два Roland JP-8000s, как вы работаете с ними? Мы пропускаем JPs через усилители, потому что звук через DI слишком чистый и не подходит группе. Во время выступления, мой JP пропускается через Fender DeVille, получается довольно чистое звучание, но, проходя через эти маленькие громкоговорители, становится менее функционально-полным, что делает его легче для миксов. Вы использовали настоящие Wurlitzer и Mellotron во время записи? Да. На первом альбоме был настоящий Mellotron. Джон Леки был настоящим приверженцем старой школы, тогда как Рич Кости, который продюсировал Absolution, предпочитает более современное звучание. Было интересно работать в таких двух разных стилях. Я в основном воспитан на пианино, но у меня был Roland Juno 60. Я обычно слонялся с этим арпеджиатором, пытаясь найти способы связать аккорды. У меня была любовь к арпеджио. [смеется.] Вы используете какие-нибудь эффекты для клавишных на сцене? Я пропускаю обе клавиатуры через DeVille, таким образом я могу переключаться с чистого звука на искаженный. Я также использую DI из MP9500. Я всегда сохраняю чистый канал и смешиваю его с искаженным, чтобы добавить немного разграниченности. Я привык использовать на сцене Wurlitzer, но обнаружил, что у MP9500 такое разнообразие звуков. Я могу найти в нем довольно многое из того, что нужно. Я использую много разных примочек, так что у меня вы услышите пианино, сопровождаемое струнными, и все такое. Я использую звук “Dirty Wurly” в песне “Feeling Good,” которая вошла в наш второй альбом. Это песня Anthony Newley, но она стала знаменитой благодаря Nina Simone. Она одна из моих любимых певиц. Расскажите, как вы использовали клавиатуру во время записи. Один из звуков, которые мне нравятся больше всех и которые, я думаю, действительно делают песню, был в “Sing For Absolution,” на Absolution. Мы взяли множество гитарных струн и присоединили их вдоль струн пианино, таким образом каждый раз, когда я нажимал на педаль и играл, мы получали это действительно забавное дребезжание в верхней гармонике пианино. Мы также пропускали акустическое пианино через wah-wah и гитарную педаль, переключающую октавы. Эта песня была полностью сделана на пианино. В Sunburn на первом альбоме, мы записывали пианино с ларингофоном из военного танка. Мы приделывали его к клавишам, чтобы получить очень мягкий, таинственный звук. Я использовал синтезатор ARP для нескольких вещей, который мы взяли на обмен у Rick?a Rubin?a. В “Blackout,” вы использовали струнные? Да. Мы записали оркестр из 18 человек. Я аранжировал главную секцию, а аранжировщик — ту часть, которая заканчивается пианино, и которая немного более продвинутая. Я просто сел рядом с ним и сыграл так, как это должно было быть, а он записал. Иногда я записываю свои ноты в [Apple] Logic. Какой совет вы бы дали начинающим музыкантам, играющим на клавишных, или пианистам? Если вы хотите погрузиться в мир рока, лучше всего учиться самостоятельно. Если вы хотите погрузиться в мир классической музыки, вы должны практиковаться 8 часов в день и делать это дисциплинированно. Я очень сожалею, что у меня не было уроков, потому что моя техника ограничена в определенных моментах, которые мне бы хотелось применить. Я бы хотел взять несколько уроков, чтобы попытаться улучшить технику пальцев и тому подобное. Я бы хотел читать музыку тех композиторов, о которых я говорил тоже. Но я рад, что у меня не было уроков, потому что это поспособствовало хорошему написанию песен. Думаю, если вы проводите все свое время, изучая музыку других людей, вы потеряете что-то в себе. Я думаю, у вас есть либо техника, либо оригинальность, а если есть и то, и другое — это уже что-то гениальное и я считаю такое очень сложно найти. Я думаю, я променял одно на другое. Иногда я чувствую ограничение в написании из-за этого. Мне кажется, как будто я подрываю определенные части, потому что не могу перенести их на следующий уровень. Также я использую только три инструмента. Но я думаю это из-за того, что мой интерес всегда больше касался написания музыки, а не становления экспертом по инструменту. ***** Что у Мэтта в плеере? Мне очень нравятся Queens of the Stone Age. Моей любимой группой 90-х была Rage Against the Machine. Я немного заинтересован skronk, как и Lightning Bolt. Skronk отчасти noise-punk. Для меня ударник Lightning Bolt — один из лучших ударников мира, он как главный. Бас и ударные, вот и все. Очень эксперементально. Самый худший кошмар с инструментом. Дважды за последние несколько дней, моя гитара ломалась на одной и той же песне — просто переставала работать. Мне пришлось заканчивать песню без гитары, что достаточно тяжело в трио. Хотя гитары хорошие. Я сам придумал идею дизайна для своей гитары и нашел того, кто сделал ее для меня. Я попросил вмонтировать ribbon-контроллер от JP-8000 в одну из гитар, чтобы контролировать whammy-педаль через MIDI. обсудить статью на форуме
полная версия страницы